Такая дата бывает раз в тысячу лет. В студии на Пушкинской, 10 маленький праздник: отпечатан тираж альбома «Сестра Хаос». Это своего рода подарок поклонникам и самой группе на тридцатилетний юбилей. В истории АКВАРИУМА открыта новая страница. Расслабляться нельзя, через пару дней выступления в Петербурге и Москве, и группа оттачивает исполнение концертного материала. «Немного суетливо, но завтра все будет нормально», — говорит Борис Гребенщиков, закончив очередной прогон «Северного Цвета» — новой песни, которая легко может подняться на один уровень с «Аделаидой» или «Полярниками». Казалось бы, все сыграно великолепно, но у БГ, естественно, более высокие требования к себе и группе. А «завтра» приезжает Дживан Гаспарян — человек, чей дар БГ скромно ставит намного выше своего. Сразу же после окончания репетиции, несмотря на занятость и двухсуточный недосып, БГ — милейший собеседник и выразительный рассказчик — снова и снова вводит нас в мир АКВАРИУМА. Борис Гребенщиков и М. ХАГЕН обо всем.
Родственные отношения с хаосом
Одна из особенностей альбома «Сестра Хаос» — наличие в нем только новых песен. Все вещи, записанные ранее 2001 года, были оставлены в прошлом веке. Современная классика АКВАРИУМА — это и жесткая электронная «500», и чудо «Северного Цвета» с участием Дживана Гаспаряна, и забавная игра слов в «Растаманах Из Глубинки». Такого крепкого альбома мы ждали от группы, по крайней мере, лет пять. Под этим тараном Вавилон вряд ли устоит.
— Что вы могли бы сказать о новом альбоме?
— Как песни создаются, я до сих пор не знаю, но точно могу сказать, что это дело не логического вычисления. Каждая песня — это Божий дар, который дается тем, кто для него откроется. И здесь девять таких Божьих даров. Если говорить о моей личной оценке, то я неожиданно для себя понял, что он самый личный из наших альбомов, здесь меньше всего притч — две истории, а все остальное, практически, прямая исповедь. Весь альбом — все основные треки — был записан здесь (в студии АКВАРИУМА — М. X.). На «Мелодии» и на «Добролете» мы писали барабаны, бас — те вещи, которые требуют какого-то большего звукового пространства. Мы вернулись, на самом деле, к доморощенной музыке. В любой дорогой студии не приходит в голову экспериментировать, потому что слишком дорого. 100 долларов в час — тут уже внутри зажимы начинаются. А здесь — делай все, что хочешь!
— Название «Сестра Хаос». Почему «сестра»? Помнится, для альбома «Пси» была написана композиция «Сестра Пушкин», которая потом стала называться «Сварог»…
— Точно. А у Пастернака была «Сестра моя, жизнь»… Значит, очень хорошее отношение. Что касается того, что женский род, так это мы просто привыкли, что Пастернак это сказал. Хаос — это первичная энергия. Обычно мы понимаем хаос в его негативном смысле, но, в принципе, теория хаоса говорит, что он не имеет оценки — хаос существует еще до оценки, до плюса и минуса. После долгой и бессмысленной борьбы с хаосом можно понять, что это то, что нас питает, придти к родственным отношениям с ним. У хаоса в принципе не может быть никаких определений, и в известном цикле Майкла Муркока «Вечный Воитель», — как у нас переведено, — все его герои борются с хаосом на протяжении безумного количества книг, и каждый из них в итоге понимает, что как только хаос победишь — жизнь пропадает.
— А не получается ли так, что вы берете на себя смелость давать хаосу определение?
— Нет, это определение моего отношения, но не хаоса как такового.
— He очень ли злой получилась песня «500»? Ведь АКВАРИУМУ более свойственно ироничное отношение к жизни?
— Смешно, потому что там нет никаких обвинений ни в чей адрес. Все, что там изложено, — это уличный язык, то, что на самом деле происходит. В провинции на самом деле суховей, и на «грузе-200» на самом деле зарабатываются деньги. Я не имею в виду грузчиков, я имею в виду людей, которые устраивают войны, что, с моей точки зрения, является кардинальным преступлением. На самом деле, эту песню я написал и до «Курска», и до всех этих событий. Я просто не понимал, что с ней делать. Я ее отложил на пять месяцев, и потом в январе мы поняли, что откладывать больше нельзя, пора за нее браться.
— Теперь будут говорить: «БГ — пророк».
— Это говорят так давно, что я даже шутить перестал по этому поводу. Пусть говорят, что хотят, их проблемы.
— Довольно заземленные образы возникают местами: «MTV», «Газпром», «офис «Лукойл»», — сожженный в конце концов…
— Это практически правдивая история, просто она приобрела краски. Классическая любовная история, о том, как любовь меняет людей, и что из этого выходит.
— Человек, который «научил нас пить вино»…
— Совершенно поэтический образ. Лично я научился сам. Но очень многие люди мне говорят: «Да-да, у нас тоже был Коля». С чего начинал, клянусь, не помню. Помню, что в начале девятого класса уже пил слишком много водки.
Процесс натурального Тащилова
Бизнес-туризм — это отдых в раю, помноженный на профессиональный поиск groov’a. Именно этим занимался БГ вместе со старыми друзьями под Новый год. Если верить легендам, на Ямайке им было записано несколько песен, но пленка потерялась по пути в Россию.
— На Ямайке вы в первый раз были?
— Да. Долгое время думал, что я туда никогда не доеду. Потом решил, что раз Новый год, то нарушение традиций — самое лучшее, что можно сделать. Положа руку на сердце, могу сказать, что никаких особых стереотипов или ожиданий относительно этого путешествия у меня не было. Я был готов абсолютно к чему угодно. Мне очень повезло, что Дэйв [Стюарт] и вся эта компания очень смягчила для меня пребывание там, я жил практически в раю. Не нужно было избегать туристов, их не было, мы просто перемещались по лучшим людям этого острова и смотрели, что как. Это настолько близко к раю, насколько я могу себе представить.
— Выезд, получается, был просто отдыхом?
— Не совсем. Я очень хотел, у меня была подсознательная, или, скорее, сознательная даже цель по возможности посмотреть, как там делается музыка, как там люди ее чувствуют, какое у них к ней отношение и как они ее записывают. Так и получилось. Мне удалось посмотреть самую обычную коренную студию с коренными музыкантами и с ними записываться. Там все гораздо более дико. Там тоже присутствуют ProTools и все остальное, но реально их никто не использует. Просто пульт включается, пишется, и получается все настолько мило, что обрабатывать это уже не надо. Очень простое и очень существенное отличие от нас (российской техники записи — М. X.): песня начинает двигаться, то есть появляется смысл говорить о том, что происходит какая-то музыка, когда есть не просто ритм — искусственный ритм есть и у нас теперь, — но то, что у нас назвали бы «процессом натурального тащилова». Если groove появляется — а он появляется, это основа, без этого никто ничего делать не будет, само собой подразумевается, что если песня записывается, то у нее внутри уже натуральный ритм, что все остальное уже просто — его уже не испортить. То есть шаманизм в его неприкрытом, неспрятанном виде.
— Не жалеете, что не попали на Ямайку в молодости?
— Нет, как раз вот сейчас я был готов. У меня, наверное, застой в мозгах, у меня еще молодость не кончилась. Сейчас съездил, посмотрел, научился кое-чему, и теперь имеет смысл применять это здесь. Я считаю, что впереди еще достаточно времени, чтобы успеть. Мне хотелось бы просто этот подход к музыке, который есть на Ямайке, не то, чтобы сделать нормальным здесь, но, по крайней мере, заронить здесь зерна. Все-таки ритма натурального в России не было никогда, и для россиян ритм — это чуждая и зачастую лишняя вещь.
— Влияние на альбом какое-то было?
— Нет, к тому времени, как я туда поехал, альбом был уже готов. А после того, как я вернулся, мы его только домикшировали, перемикшировали по четвертому разу все песни. В «Растаманах Из Глубинки» только добавил рэп в конце — «Хайле Селассие Растафара!..»
Гений музыки
Инструмент со смешным названием дудук позволяет получить исключительно красивый звук, который поднимает просто хорошую песню «Северный Цвет» на исключительную высоту. Те, кто придет на концерт в «Юбилейный», могут рассказывать детям и внукам о том, что видели БГ и Дживана Гаспаряна, исполняющих ее (а также «Дубровского») вместе — такие события должны становиться легендой.
— Когда вы встретились с Дживаном Гаспаряном, какое у вас было восприятие друг друга? Он большой человек, вы большой человек…
— По поводу себя не знаю, но для меня он действительно очень большой человек. Честно скажу, что с гениями работать легко и приятно, поскольку нет ни малейшего элемента себялюбия — когда человек приходит, его интересует только музыка и то, как эту музыку можно сыграть самым лучшим образом. Он один раз прослушал, другой раз сыграл, и добавить к тому, что он сыграл, было уже нечего. По-моему, судя по его реакции, ему тоже было с нами легко. На концерте он будет участвовать в «Северном Цвете», и я очень хочу, чтобы он еще сыграл какой-то сольный кусок. Хочется, чтобы люди эту музыку услышали. Я думаю, что не все, кто будут на этом стадионе, хорошо знают армянскую музыку, а хочется это чудо донести до наибольшего количества людей.
— Есть ли смысл доносить такую музыку до большого количества людей?
— Смысл есть всегда, потому что столкновение с истинной музыкой подсознательно так или иначе в людях откладывается. Даже если просто вибрации эти до человека дойдут, они где-то у него в сердце отложатся. Когда-то это может сработать. Чем больше люди сталкиваются с настоящим, тем, на самом деле, они лучше. Это может сработать не сейчас, а через 40 лет или вообще в другой жизни, но то, что для людей это не проходит «безнаказанно» — это факт, это остается. Я когда-то своего друга и даже в чем-то менеджера американского заставлял слушать какую-то музыку — Донована или кого-то еще, — объясняя ему, что чем больше он ее будет слушать, тем лучше у него будет настроение, и тем меньше у него будет препятствий в жизни. И он, пока я у него жил два месяца, слушал музыку. Правда, когда я уехал, перестал.
Back-catalogue
Расставшись с «Триарием» и перейдя под крыло «Союза», АКВАРИУМ задумал довольно уникальный для нашей музыкальной индустрии шаг. Из российских рок-групп пока еще никто не рисковал настолько масштабно переиздавать свое наследие — с бонусами, ограниченными изданиями и прочими радостями коллекционеров.
— He могли бы вы прокомментировать выпуск старых альбомов АКВАРИУМА на «Союзе»? Будет полная антология и что-то еще?
— Да. Во-первых, — почему. Потому что «Триарий» не так добросовестно отнесся к нашим альбомам, как хотелось бы. Мне очень многие люди предъявляли претензии: почему в «Треугольнике» что-то пропущено, почему где-то плохой мастер, почему ненатуральные обложки. И когда мы забрали у «Триария» права назад, встал вопрос о том, чтобы выпустить все эти альбомы, которыми мы до сих пор с удовольствием гордимся, но выпустить их так, чтобы, во-первых, был натуральный звук без мастеринга, во-вторых, настоящие обложки. А в-третьих, когда я покупаю альбомы-переиздания, скажем, Маккартни или кого-то еще, я сразу бросаюсь на бонус-треки — естественно, захотелось тоже сделать такие бонус-треки и у нас. Нашлись вещи, которых я сам с 80-го года не слышал. Есть одна песня — я думал, она потерялась, а она нашлась. И у Тропилло я нашел какие-то вещи, я даже не помню, что мы их записывали, забыл, что они есть вообще. Я не знал, что мы у Тропилло еще до «Синего Альбома» записали электрический альбом. Поэтому будут бонусы, которые, я надеюсь, приятно удивят людей — в «Треугольнике» один, а в остальных альбомах, как минимум, два-три. И будет написанная Кушниром история создания альбома, которую мне до сих пор смешно и интересно читать. Многие вещи я сам не помню, а он у всех собирает информацию. И какие-то фотографии, тоже старые.
— Во многом это будет коммерческое предприятие?
— Я не знаю, как слово «коммерческий» сопрягается с АКВАРИУМОМ, поскольку для меня это довольно смешное сочетание слов. В данном случае, насколько я понимаю, «Союз» обеспечивает такую простую вещь, как распространение всего этого не только в Москве и Ленинграде, но и в Костроме, Сибири, на Дальнем Востоке, чего мы и хотели изначально.
Шаманские танцы
Совсем недавно вышел альбом американской артистки Габриэле Рот «Bardo», в записи которого в числе основных авторов участвовал и Борис Гребенщиков. Во многом странные произведения с чертами экспериментального нью-эйджа в его исполнении мы могли слышать еще лет десять назад. Теперь музыка БГ возвращается к нам из-за океана.
— Расскажите, пожалуйста, о вашем сотрудничестве с Габриэле Рот — в России о ней знают очень немногие.
— Ее действительно знает очень немного людей в общем процентном отношении, но в своих кругах, которые раньше назывались new-age, а сейчас уже никак не называются, — у нее очень хорошая репутация. Я ее встретил благодаря общим знакомым из американского менеджмента. Моя юристка американская сказала: «У меня есть знакомая, сумасшедшая вроде тебя, нужно вас познакомить». И приводит такую даму в черном, которая вся такая… ведьма. Естественно, у нас нашлось двести общих тем для обсуждения, мы очень подружились, и тогда еще — в 1989 году — возникла мысль, что нужно сделать что-то вместе. Я подыгрывал у нее на альбомах — по счастью, это никуда не вошло, и два лета даже в Биг Сюре в Калифорнии — есть такое безумное место, Эселен, лагерь нью-эйджевский, где люди занимаются всякими психотренировками, странные семинары — я подыгрывал на барабанах. У нее совсем корневой new-age, потому что она, насколько я понимаю ее идеологию, считает, что через ритмы, шаманские танцы массовые можно людей сделать лучше, можно их освободить от каких-то своих тараканов. И ее семинары, как правило, представляют собой довольно живое зрелище. Не знаю, как у нее получается освободить людей, но то, что у них с ритмом все в порядке, и что вставляет по полной — это факт. Примерно тот же принцип, что и с госпелом — так же ритм и какие-то мантрические построения вводят людей в состояние транса, и человек освобождается от чего-то, что ему мешает в жизни, и, может быть, когда он вернется в нормальную жизнь, он вспомнит это состояние свободы. Когда в 1990 году в Лондоне я проиграл ей несколько треков, которые потом исполнял РУССКО-АБИССИНСКИЙ ОРКЕСТР, она сказала: «Здорово, я хочу это выпустить», после чего дело встало, потому что она периодически — раз в два года — спрашивала: «Как пластинка?», а я никак не мог ее доделать так, чтобы мне она нравилась. И, в итоге, мы решили переделать это вместе с ее людьми. Сначала записали мантры как пробный камень, а потом сделали эту штуку. «Bardo» состоит из большинства песен, которые исполнял РУССКО-АБИССИНСКИЙ ОРКЕСТР — ряд вещей, которые им показались слишком странными, не взяли — плюс «Лой Быканах» и переделка «Сварога». Но, поскольку они запрягли самые крайние силы — от Дэвида Санчеса до всех известных перкуссионистов, которые существуют, там получился довольно впечатляющий шаманский напор. Ее весной будет выпускать «Solyd Records». Мы обдумываем концерт, я хотел бы, чтобы это было большое действо. В Чехословакии хотят, чтобы мы приехали с такими вещами.
Хоббитам привет!
Как правило, БГ попадает в фильмы, содержащие в себе изрядную долю абсурда. Наиболее заметны были «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви» и «Два капитана II». Впереди нас опять ждет нечто подобное; такая, видно, у него карма. Не предполагалось, что речь зайдет о новинках мирового синематографа, но все пришлось очень кстати, тем более, что одна из самых любимых книг БГ называется…
— Ваши последние кинопроекты? Вы работаете в Виктором Тихомировым…
— Витька очень давно хотел меня снять, а я очень долго отказывался. И он подступил ко мне с предложением, от которого я не мог отказаться — на день надеть тибетский халат и бороду и достаточно естественно вести себя перед камерой, из чего, как Витька сказал, он сделает что-то, что будет иметь какие-то аллюзии на Льва Толстого. Меня это так насмешило, что я проснулся в семь утра и поехал сниматься. Мне сама по себе идея показалась достаточно анекдотичной. Я не знаю, что он будет делать.
— …и записывали музыку к детективу по Акунину.
— Мне передали просьбу от съемочной группы и от Акунина лично, чтобы мы записали какой-то романс. Поскольку к романсам я неравнодушен, то это блестящий повод сделать себе приятное, и чтобы это еще пригодилось в фильме — совмещение приятного с полезным. К Акунину я очень тепло отношусь. Мы записали достаточно психоделический романс «Снился Мне Сад».
— Если говорить о кино, то как вам «Властелин колец»?
— Я посмотрел сразу, как он вышел. Как раз мы летели с Ямайки, и я с самолета прямо чесанул в кинотеатр. Богатый лубок. Лубок, но очень богатый. Он мне понравился тем, что не постеснялись подойти достаточно близко к книге, несмотря на советы профессора Толкиена никогда этого не делать. Получилось что-то, что напоминает мне книгу, ощущения от книги. Я считаю, что они добились своей цели. Как ни странно, образы совпали. Я был рад, что они подошли с таким вкусом; теперь, когда я буду перечитывать книгу, я буду иметь в виду, что возможна такая трактовка. Что мне приятно, меня ничего не покоробило. Там слишком много орков, с моей точки зрения, но они хотели, видимо, «Войну и мир» переплюнуть. Ну, хорошо, (смеется) Хотя и Сарумана я себе получше немножко представлял… Нельзя перевести вещь из духовной плоскости в материальную, ничего не потеряв. А тут потери, конечно, есть, но не такие значительные, как я боялся. И потом такой Балрог убедительный — я был куплен Балрогом просто! Я его приблизительно так себе и представлял, — по масштабу он большой получился, хороший. А вот эшеровские лестницы они там зря построили. Больше всего мне понравилась башня Ортханк, потому что я никогда не думал, что она такая большая и такая старая, а она же на самом деле старая, и такие детали меня потрясли. И то, что Мория была полна скелетов. Тоже об этом в книге написано, но я не представлял себе, что их там так много, и тут меня осенило — да, это правда. И Гимли очень натурально завыл, когда увидел могилу Балина. Так оно и было, похоже на правду. Хотя в фильме очень ясно видно то, чего в книге нет — все с такой энергией, с такой радостью отпихиваются от кольца — типа: «О, Фродо! Отлично! Бери, бери кольцо и вали! Только вали отсюда, чтобы его здесь не было! Иди, иди!» (оживленно показывает, как отпихиваются). И Арагорн тоже, с таким облегчением: все, нам больше об этой дури думать не надо! Пойдем на орков охотиться!
30: эпизоды
Эта история будет писаться бесконечно, и, естественно, даже в большом интервью ее невозможно было охватить целиком. БГ же, не имея возможности рассказать все сразу, тем не менее, расставляет для нас ориентиры, благодаря которым можно лучше понять как происходившее, так и то, что еще будет у группы впереди.
— Касаясь тридцатилетнего юбилея АКВАРИУМА: если брать 70-е, 80-е и 90-е, вы могли бы выделить какое-то явление, человека, может быть, которые для вас характеризовали каждое из десятилетий?
— Я сегодня почему-то — как раз в контексте интервью — думал о каких-то историях. 70-е годы, на самом деле, — что я о них помню — выглядели очень хорошо. В том смысле, что мы шли репетировать в какой-то клуб, а потом, поскольку рядом жил Майк, сразу после репетиций заваливались к Майку пить чай. 70-е годы все были такие, все ходили как хоббиты друг к другу в гости и пили чай. Или, может, не только чай. Конечно, не только чай, и чай даже не всегда. («Реплика из зала»: «И вообще чай не пили!») На самом деле, я помню, что все-таки пили! И так прошли все 70-е — перемещения, как и всех молодых людей, с одного флэта на другой. В 70-х ни у кого еще не было квартир, а в 80-х появились какие-то комнаты, в коммуналках, как правило. Поэтому все перемещались уже по «более солидным» местам, соответственно, пили уже больше и серьезнее, и, следовательно, серьезнее были искусствоведческие диспуты — затягивались они больше, потому что никуда не нужно было уходить. Из 80-х я запомнил два колоссальных эпизода. Первый — как мы сидели у Тропилло в студии. Мы туда входили, замаскированные под юных пионеров и, соответственно, могли выйти только как юные пионеры. Это означало, что мы могли выйти только всем скопом, поэтому получалось так, что если туда приходишь, то обратно уже никак — сидит вахтерша, и она стукнет, если кто-то будет ходить. Поэтому моя тогдашняя семейная жизнь очень сильно страдала, были душераздирающие драмы. А я ничего не мог сделать, потому что сидел в студии без телефона, и моя тогдашняя невеста не могла войти, а я не мог выйти. Вторая история очень много говорит о духе того времени. Годик, приблизительно, 1983-84. Замечательная картина: день, лето, у нас во дворе, где я жил — выездное собрание Рок-клуба. Приходят двадцать серьезных рокеров, которые на полном серьезе, сидя на ржавых трубах на помойке у нас во дворе, проводят собрание о том, чтобы исключить АКВАРИУМ из Рок-клуба на полгода или год за дачу несанкционированных концертов. И это зрелище было по тем временам настолько абсурдным! Сидит Гена Зайцев — председатель с волосней по пояс, и все рокеры такие: «Да, ребята поступили политически некорректно, что сыграли на домашнем концерте какую-то незалитованую песню!» Это нужно было запомнить, такого не бывает! И все рокеры голосуют: «Кто за? Так, Марьяна, почему ты не голосуешь? Воздерживаешься? Запишем». Девушка-секретарша записывает: восемнадцать «за», двое воздержались. И это было серьезно. Рок-клуб — это был такой комсомол на выезде, такой пикник! И нас таким образом два раза исключали, что приятно вспомнить даже. Вот еще вспомнилось, — это уже год 1986-й, наверное. Теоретически уже что-то разрешили, поэтому мы играли концерт с Валей Пономаревой. Это был концерт, куда нужно было пролезать через окно подвала, потому что другого входа не было. И Андрюшка Макаревич, — хотя они уже были богатые и признанные официально, — полез, а Кутиков нет. И только Валя собралась выйти на сцену, как пришли комитетчики и всех свинтили. Но хотя Валю и нас отпустили, но концерт все равно прикрыли жестко. Вот так все 80-е были на уровне абсолютного гиньоля между рок-н-роллом и комсомолом.
— А не могли бы вы рассказать о премьере «Radio Silence»? Все-таки в России от вас не особенно ждали такого поп-рок-продукта.
— В этом и была цель всего. На самом деле это даже не очень от меня зависело, ибо концерт был постольку, поскольку была торжественная смычка Востока с Западом, как ее замыслили авторы фильма «Long way home». И все мы оказались там невольными участниками. Мне это было страшно интересно, потому что у меня была возможность привезти своих любимых людей в Россию. Получилось так, что эта безумная идея сработала. Конечно, можно было бы сделать все с большим масштабом, но мы все думали настолько о другом, что все получилось абсолютно помимо жизни. Сейчас это воспринимается как смешная патетическая попытка. Я очень доволен тем, что Дэйв там впервые пел сам — песню «Shelter From The Storm», его первая попытка на сцене петь без Энни [Леннокс]. Я был рад, что своему другу предоставил такую роскошную возможность. На самом деле, у всех в тот момент была настолько снесена крыша из-за всего — люди пытались выкинуться в окна, я на второй концерт вышел весь изрезанный стеклами. Были такие драмы чудовищные! Концерт был как приятное отвлечение. Как-то получилось, что сложные точки судьбы у всех пришлись на этот короткий промежуток времени. Жизнь была дико драматическая.
— В 90-х вы заиграли непонятную для многих музыку, наполненную русским фольклором.
— Я отношу это все на абсолютно мистический счет, поскольку, когда умер СашБаш, у меня на стене висел его портрет, и как-то я сидел смотрел на него, думал — возникло четкое ощущение, что все это переваливается на всех нас. А нас — этой компании старой — уже немного оставалось. Я на это среагировал умозрительно, — типа, да. И потом, когда из Лондона вернулся, начали переть песни совершенно другого типа, не рок-н-ролл. А рок-н-ролл к этому времени встал настолько, что АКВАРИУМ уже два года не мог записать ничего. Стало понятно, что с АКВАРИУМОМ нужно закончить, если вместо течения пробка, плотина какая-то возникла. К этому времени всем было очень тяжело. То, что я про драму на «Radio Silence» сказал, было только частью, у всех были какие-то безумные драматические ситуации, все начали болеть, разваливаться. И как только АКВАРИУМ объявил о своем распаде и уходе со сцены, люди начали выздоравливать, а у меня начали писаться песни, пробка была пробита. И мы решили просто оторваться — я и Сакмаров, вдвоем — сделать что-нибудь прямо противоположное, играть тихую музыку, без рок-н-ролла, без барабанов; просто то, что можно было попробовать сыграть. И написался пакет песен. Поэтому 90-е получились такие, — я как-то сказанул «деревенские 90-е», но это оказалось точно. Все 90-е, основная их часть, была, в общем, бесконечной… кочевой кибиткой. Маленькая группа сильно пьющих людей, рассуждающих об истории древнерусской иконы, или о геополитике или о чем-то еще — такая маленькая орда — перемещается из города в город, слушает музыку, долбается кислотой, пьет водку, покупает иконы, а в свободное время еще и играет музыку. И так продолжалось несколько лет. Даже когда АКВАРИУМ опять появился, мы по инерции продолжали заниматься тем же самым. И получились такие деревенские посиделки — очень длинные.
— Вы как-то делите АКВАРИУМ на новый и старый составы?
— Как мне кажется, у АКВАРИУМА нет такого понятия, как новый или старый состав. Просто меняется время, в котором мы живем; АКВАРИУМ, с моей точки зрения, не то, чтобы выражает время, а является лекарством этого времени. Если так писать, то АКВАРИУМ — лекарство для каждой конкретной эпохи, потому что эпохи меняются. 80-е годы, безусловно, были другим временем, нежели 90-е, а они, в свою очередь, отличаются от нынешних лет. Поэтому в данный момент в АКВАРИУМЕ играют те люди, которые по каким-то причинам хотят сотрудничать с этой группой.
— Если ответственность, «переданная» Башлачевым, во многом оказалась связана с «русским периодом», то как дела обстоят сейчас, когда вы уже отошли от подобной тематики? Осталась ли ответственность?
— «Русский период» шел, шел, шел — гениальная трилогия «Кострома» — «Навигатор» — «Снежный Лев» кончилась, и я понял, что еще одна песня — и я больше вальсов никогда писать не буду. И песня «Та Которую Я Люблю» написалась, какое-то время она у меня в голове ходила, и ею «русская» полоса была закончена. С тех пор я ни одного вальса написать не могу, даже в голову не приходит, тело протестует. А тогда, что бы я ни делал, все время получались вальсы. А ответственность, которая у меня есть — не перед людьми, а перед духом — оставалась в полной мере, поскольку в этом медиуме, медиуме русской песни, трехдольный минорный размер… Я не понимаю, зачем это было нужно! Но сила искренности, с которой все это делалось, была пробивной. Когда я недавно посмотрел видео той поры, тогдашний Гребенщиков, с моей точки зрения непредвзятого зрителя, выглядел как Боб Марли в своем шаманском периоде — не в ладах он был с действительностью и находился в другом мире фактически, когда его носило просто по сцене. Так вот, «Русский Альбом» — это был неприкрытый шаманизм, я просто был в трансе на сцене, это видно. В Петербурге, как раз, это не прокатило; просто за счет того, что Петербург от России настолько далек! Здесь приняли программу «Русского Альбома» — под Новый год мы три концерта играли в 1991 году — так: это что еще за такое? В отличие от всей остальной России, где рубахи рвали и в очереди выстраивались. Не поняли и, в общем, враждебно отнеслись, по-моему; ощущение было такое, что это встретили в штыки. Но я был все-таки доволен, потому что впервые осознал, что, по счастью, этому городу ничем не обязан, долги заплатил, и если не поняли — отлично! Очень хорошо, я успокоился. Прекрасно, что есть две точки зрения на все — русско-московская точка зрения и петербургская, довольно холодная и даже ледяная в отношении многих вещей. А мне нравится и то, и то.
Странные вещи
Так получилось, что песню «Queen Bitch» Дэвида Боуи автор этого материала услышал гораздо раньше песни «Герои» группы АКВАРИУМ. Эта перепевка — всего лишь «надводная часть айсберга», составленного из классики рока, которую способны сыграть БГ и участники группы. Альбомы песен Вертинского и Окуджавы в исполнении БГ уже вышли, но в области рок-н-ролла пока остается серьезный нереализованный потенциал.
— В последние годы АКВАРИУМ выпускает «номерные» альбомы, серьезные. А не хотелось ли записать что-нибудь иное, вроде «Треугольника» — концептуальной шутки, возникшей между делом, или сборника каверов любимых артистов?
— Мы очень давно хотим это сделать. Нам мешает только то, что страшно мало времени. Чтобы записать альбом каверов, который, в принципе, на две трети уже готов и был бы отличным времяпровождением, нам потребуется снимать все имеющиеся в расписании концерты. А мы и так уже в этом году сняли все, что возможно, и все равно в следующем месяце нас дома не будет. У нас даже где-то есть вещей пятнадцать записанных. Если взять гитару, то можно безумно долго сидеть и играть. На самом деле, идеальный альбом такого рода мог бы быть записан после концерта где-нибудь в Сибири, в Иркутске или где-то еще, когда просто сидится и поется, и понимаешь, что за три часа спето дикое количество песен, и думаешь: «Жалко, что не было четырех микрофонов, чтобы все это записать тихо, точно и красиво». Очень странный подбор был бы: много Дилана, много Болана, много THE ROLLING STONES, Тома Петти и очень неожиданные вещи еще могли бы быть — что-нибудь из Ричарда Томпсона, например. Есть у него песня «Waltzing For Dreamers», которую я очень люблю петь, у Донована есть песня, которая у нас очень хорошо шла — «Enchanting Gypsy», у Мелани Сафка, королевы 60-х, есть песня замечательная «Stepping Out». Такие, очень странные вещи.
БГ и др.
БГ стал одним из тех людей, кому довелось пообщаться с самыми значительными представителями мировой рок-сцены. Тем не менее, когда он о них рассказывает, первое, что приходит в голову, — что это, в общем-то, такие же люди. Со своими привычками.
— Не могли бы вы рассказать о встрече с Дэвидом Боуи? 1989 год, кажется, был не лучшим для него временем…
— Не лучшим, но хорошим. Он работал с Игги и был этим вполне доволен. Просто Джоанна Стингрей небезызвестная как-то через свои связи довезла до него «Радио Африку». Он проникся, мы какими-то записками обменивались, и он даже мне гитару прислал — «Fender Squire», которая потом к Ляпину попала. И потом мы с ним встретились — как бы давние знакомые, он был в курсе того, что я делаю, я, естественно, в курсе того, что он делает. Он чудесно меня ввел в тот мир, который мне потом пришлось узнать довольно сильно. Мы встретились в одном из ресторанов на Тайм Сквер. Там компания была такая: Дэвид и пара его компаньонов, Игги, Дебби Харри, кажется, с Крисом, и кто-то был еще такой же смешной. То есть сразу для меня неплохое ощущение было. Общались просто обо всем. Потом мы всю ночь шлялись по всяким клубам, я впервые увидел это прыганье по клубам, с чем раньше никогда не встречался. А поутру, часов в восемь, когда Боуи уже был совсем белый от употребленных им субстанций, он мне еще советы давал, что меня очень тронуло. Они вели себя как такие джентльмены — я с таким классом отношения к людям еще просто не сталкивался. Я полюбил их как людей. Меня поразило, что и Игги такой же, у меня о нем раньше было другое совсем впечатление. Они очень заботились, чтобы мне все было понятно, чтобы мне было удобно. Чудно, только большие люди могут так поступать. Мне это было приятно.
— С Лу Ридом вы пересекались?
— Да, тоже 1989 год. С Лу Ридом любимая история есть. У него поместье, дом в лесу в Нью-Джерси, часа три езды от Нью-Йорка, и когда мы заезжали в лавку, чтобы купить сигарет или колбасы какой-то, он меня предупреждал: «Главное, не говори по-русски, только бы не заподозрили, что ты русский». Я спрашиваю: «А в чем дело?» — «Нас с женой уже и так ненавидят…» А у него был жена такая — 60-е годы, Донован, экология: она против местного фабриканта выступала, он реку загрязнял. Местные не поняли, о чем базар, и решили, что она коммунистка. А муж у нее, естественно, наркоман, декадент и все остальное. И если бы к этой компании приехал русский в придачу… Как он говорил: «Нас тогда сожгут просто. Так что ты лучше даже не вылезай из машины». У него гениальное чувство юмора! Теплейший, чудный человек. Единственная маленькая странность, за которую я его очень люблю и уважаю… Жена его однажды куда-то уехала, мы были предоставлены сами себе. Он говорит: «Делать нечего, давай песни писать». Он пишет песни в комнате размером вот с эту (примерно 10 квадратных метров — М. X.), или чуть побольше, в комнате стоит восемь колонок «Marshall» в два этажа. Он и говорит: «Послушай, как гитара звучит», — и дал аккорд. П…дец!!! (смеется) Это такое же ощущение, как если находишься под взлетающим бомбардировщиком. «Ты так песни пишешь?» — «Ну да, звук вон какой». Звук и в самом деле п…дец, это было сильно. И мы пошли писать песни. Я взял свою гитарку акустическую, обошел дом с другой стороны. Не тут-то было. Пока он там писал песни, сколько я на гитаре не играл, ничего не слышал. Причем он был заперт в этой комнате, а я сидел метров за сто с другой стороны, и все равно не слышал ничего. Звук был как атомная война. Но к тому, что его местные не любят, это не относится, там лес большой, до них далеко. Зато мне рассказывали про Джинджера Бейкера, который жил в Италии в долине, и по нему фермеры поутру поднимались как по будильнику — он в шесть утра начинал стучать на барабанах, и все на 50 километров вокруг знали: Джинджер забарабанил — пора в поле. На самом деле, я искалечен советской властью. В том смысле, что я все детство, всю юность и всю молодость был научен петь тихо, чтобы соседи не вызвали ментов. Поэтому я привык играть на акустической гитаре, а электрическая гитара мне чужда. Я очень люблю на ней играть, но двадцать лет привычки к акустике дают о себе знать. Тихо играть я умею очень хорошо, а громко на сцене у меня до сих пор не получается, я сразу начинаю играть как Пит Таунсенд, не имея ни техники, ни задора к этому делу. Ограничиваюсь четырьмя аккордами, которые могу очень громко взять — все. Поэтому, сколько бы я ни старался на сцене играть на электрической гитаре, в ходе концерта я ее выкидываю и опять берусь за акустику. Сейчас мы нашли идеальный вариант, электроакустическую гитару «Martin Grand Concerto», очень хорошую.
Когда штаны говорят
То, что Борис Гребенщиков при каждой удобной возможности качает музыку из Сети, известно уже давно. Поэтому вполне законно было бы узнать у него, что новенького стоит послушать. А еще иногда он появляется в телеящике — тоже с довольно занятными штучками.
— Какую интересную музыку вы нашли в Интернете за последние дни, что слушаете?
— С этим у меня сейчас непорядок, вирус съел что-то в компьютере, поэтому в основном я закачиваю новую для меня роскошь — видеоролики. Я понял, что есть что-то, что я давно хотел увидеть, но не мог найти. Скажем, Петти, песню «You Don’t Know How It Feels To Be Me», отличный ролик. И какие-то редкие ролики Харрисона, которые мне просто приятно было увидеть, потому что их никто никогда не показывал. Или ролик SYSTEM OF DOWN — я посмотрел и скачал песню «Spiders». SYSTEM OF DOWN — правильная музыка: ощущение сегодняшнего момента, она дико красивая — местами — и энергичная, я их вполне понимаю. И потом, поющие армяне моя слабость, Азнавур, например; вообще армян люблю.
— Недавно на одном из музыкальных телеканалов вы представляли новинки поп-музыки, и выглядели при этом несколько растерянно от того, что вам подложили.
— Я обалдел, на самом деле, от необходимости комментировать произведения, с которыми я так просто никогда бы не столкнулся. Мне не хотелось быть невежливым, но я был в ситуации, когда ничего хорошего сказать нельзя. Поэтому я был вынужден вести себя максимально политкорректно, что мне, в принципе, очень несвойственно. Мне показалось это интересной задачей, — насколько я смогу удержаться без мата. И я удержался, по-моему, в основном. Мои штаны говорили все за меня. (Кажется, это были те же самые штаны, в которых БГ выступал в «Юбилейном» 22.02.2002: fuck-fuck-fuck-fuck… — M. X.)
Эволюция
Не так давно стало ясно, что нам выпало жить действительно в уникальное время. И этот факт уже не просто вколочен телерекламой, и содержит в себе гораздо больше, чем разговоры о Миллениуме или несбывшийся апокалипсис Y2K. Смена эпох и в самом деле обозначена разрушенными небоскребами. Или это просто был случайно включенный канал?
— По впечатлениям от концертов в Северной Америке, — что-нибудь изменилось после 11 сентября?
— 11 сентября мы были в студии, нам позвонили и сказали: «Смотрите, что происходит». Это как безмолвный крик чувствовалось. Это все потом обнаружилось в песне «500». Я только сейчас понял, сопоставляясь с библейским текстом, что эта песня и есть о конце эры. Это не начало нового века, но конец старого — разгребание руин. Новый век начинается совершенно в другом месте, и мы этого не видим, и не сможем увидеть. У нас сканеры не настроены на это, мы не можем отследить то, что на самом деле происходит. Мы сталкиваемся пока только со знакомой системой, а такого не можем вычислить, и-ден-ти-фи-ци-ро-вать. Нью-Йорк, мне очень родной, стал для меня очень тихим, притихшим. Стало меньше народу, меньше машин на улицах, и все с невысказанными слезами какими-то внутри. Русской аудитории все равно, они спокойно все восприняли. Не то, чтобы все равно, но они очень достойно ко всему этому отнеслись, без ложной патетики. Мы привыкли. В Америке все-таки с этим не сталкивались, а у нас такое происходит всю сознательную историю России.
— А что бы вы сказали про движение Талибан, так картинно нам поднесенное в масс-медиа?
— Я очень мало знаю мусульман. У меня есть знакомый, даже приятель, суфий в Индии, но у нас с ним никогда не было никаких поводов для споров, мы с ним отлично понимаем друг друга. Но суфии — они и есть суфии. Я боюсь, что Талибан — это использование религии как прикрытия для достижения политических и экономических целей. Если бы эти люди интересовались только религией, они не были бы так жестоки. То что они делали с людьми, и с женщинами, в частности, с моей точки зрения, говорит просто о глубочайшем невежестве. Если бы пророк Магомет жил сейчас, я бы, при всем своем уважении к нему, сказал, что он имел бы в виду такие факторы современной жизни как то же телевидение. Для религии — он не стал бы его уничтожать. И, судя по тому, что происходит сейчас, когда Талибан теоретически изгнан, а практически те же феодальные лорды бьются друг с другом по-прежнему, на самом деле речь идет о переделке рынка.
— У вас нет ощущения, что жизнь стала жестокой какой-то, и все это подогревается в придачу программами вроде «Последнего героя»?
— Это звено той же цепи, благодаря которой появился, скажем, фильм «Солдат Джейн» о женщине в армии. В принципе, для средневекового мышления довольно странная вещь. Хотя до Средних веков все это уже было. Идет поворот к давно забытому прошлому, когда мужчина и женщина были в чем-то равны. Женщине свойственна крайняя жестокость, которая совершенно несвойственна мужчинам, потому что женщины озабочены выживанием человеческого рода. Ради выживания, скажем, собственного ребенка любая женщина перегрызет глотку кому угодно. Поэтому жестокость в данном случае — давно забытая форма, которая, тем не менее, была присуща всегда. Я вижу это в контексте нового выживания человеческого рода. Я серьезно считаю, что начался матриархат. В следующие 300-400 лет будет очень весело, все будет поворачиваться дальше и дальше к каким-то странным формам. Эра точно кончилась, пошел новый виток. То, что Бен Ладен, — или не Бен Ладен — разбомбил WTC — это завершение старой эпохи. Существует такое понятие как эволюция, средства массовой информации тоже появились как ее продукты. Поэтому, то что человечество зависит от СМИ — это тоже результат эволюции, это не что-то привнесенное. Я считаю, что все это обоснованно и нормально, я сам был против всего этого, мыслил в старых категориях и думал, что мне очень не нравится то, что происходит. А потом понял, что происходящее больше моего видения, ограниченного рамками европейской культуры последних трех-четырех веков. Сейчас выясняется, что запустился другой механизм, он гораздо больше. Добро и зло не изменились, как это было сказано кем-то (Колобродом — М. X.). Потребуется, правда, еще несколько сот лет, чтобы верно определить все то, что мы сейчас считаем добром и злом.
30: reprise
Самое последнее. Итог.
— В прошлом у вас не было таких моментов, явлений, которые уже никогда не повторятся, о которых вы бы пожалели, что их более не будет?
— Нет. Сто процентов. То, что было сделано — сделано было очень хорошо, мы получили полное удовольствие, и повторять что-либо из этого я даже в мыслях не хочу. Все хорошо в своей жизни. Когда мы философствуем на эти темы, мы не учитываем фактор времени — оно меняется. У каждого времени есть свой вкус, и когда оно проходит этот вкус теряется вместе со временем. 60-е были прекрасны, но перенеси их в 90-е, и они будут выглядеть нелепо; а тогда это было хорошо.
Музыкальный журнал «FUZZ» №3 – 2002