Любимое слово Бориса Гребенщикова — «абсолютно». Это абсолютно естественно. Нынче он абсолютная величина, что абсолютно не требует доказательств и абсолютно невозможно опровергнуть.
Я абсолютно уверена, что регулярное слияние Мастера Бо «в пещере абсолюта» с «Абсолютом» в виде водки и абсолютом в виде духа абсолютно не влияет на его абсолютную репутацию и не мешает ему вести жизнь абсолютно нормального человека.
Правда, многие со мной абсолютно не согласны и даже уверяют, что все его творчество — абсолютные понты. Чтобы их развенчать, я решила взять у БГ интервью, что оказалось абсолютно не сложно.
Позвонив накануне вечером по абсолютно реальному телефону и услышав: «Отделение милиции слушает», я абсолютно не удивилась, решив, что у Гребенщикова не только абсолютный слух, но и абсолютное чувство юмора.
«Здравствуйте, Борис Борисович!». — «Интересно, почему это все звонят в отделение милиции, а спрашивают Бориса Борисовича? — абсолютно искренне поинтересовались на том конце провода. — Борис Борисович будет через час».
«На самом деле, за спиной журналистов я делаю деньги!»
— Борис Борисович, вы по-прежнему единственный, кто одухотворяет русский рок. Олицетворяют то его многие, а вот одухотворяете только вы. Может, именно в этой духовной составляющей и заключается главное отличие когда-то нашего, теперь уже вашего рока, от ихнего?
— (Долгая пауза). Вы задали мне вопрос… А ответа на него я не знаю… Давайте придумаем этот ответ вместе…
— Давайте все-таки вы придумаете, а я послушаю.
— Ну, во-первых, что такое рок? Была какая-то музыка, которая так называлась, но она стала очень немодной 15-20 лет назад. В России по старинке ее еще любят. Особенно в провинции. Но мне кажется, что эта музыка просто перестала быть актуальной. С другой стороны, существует жанр песни, который тыщу лет актуален и никуда уходить не собирается.
Я не думаю, что мы какой-то загадочный вымерший рок, под знамена которого так удобно становиться… Просто мы, то есть я, пишу песни, группа «Аквариум» их исполняет, придумывает музыку, играет, записывает и все остальное.
И с этой точки зрения песня не может не иметь духовной составляющей, поскольку без духа, как известно, тело мертво. Люди, которые пытаются сделать вид, что у них нет духа, ведут, по сути, жизнь ходячих мертвецов. Даже если у них при этом есть деньги и многое другое — все равно это жизнь ходячих мертвецов, так как они не ощущают божественного счастья от того, чем занимаются.
— А может, ходячие мертвецы и не догадываются о существовании божественного счастья?
— Да! Но, понимаете, невежество никогда не служило оправданием! Незнание законов не освобождает от ответственности.
— Вы чувствуете себя духовным вождем, причем уже не одного, а сразу нескольких поколений?
— Если бы я это чувствовал, то давно ушел бы на пенсию. Дело в том, что в каждый момент времени есть определенное количество людей, которые называют вещи своими именами, живут по-человечески и могут об этом сказать. Если у меня это получается, слава Богу, но я никогда не ставил целью рекламировать свою точку зрения.
Просто пытаюсь стать лучше и интереснее для самого себя в процессе познания своей жизни. При этом все, что я делаю, абсолютно несерьезно! Положение абсолютно несерьезное! Я не умею писать серьезные песни, не умею серьезно относиться к жизни… В жизни нет ничего, к чему стоит относиться серьезно.
— Мне, как человеку, серьезно относящемуся к жизни, отчего-то кажется, что вы правы. Начав всерьез воспринимать себя, тут же перестаешь быть интересным для других.
— Я боюсь, что всегда существовала такая проблема с человеческой психологией. Как только человек относится к себе серьезно, он теряет контакт с жизнью, и жизнь утрачивает к нему интерес.
— Борис Борисович, есть такие люди, и их достаточно много, которые полагают, что ваша жизненная философия — это такая развеселая игра…
— …а на самом деле, за спиной журналистов я делаю деньги! Вкладываю их в недвижимость! Скупаю дома, дачи!..
— И все-таки почему этим людям так кажется?
— А вы знаете, я целиком их поддерживаю. Чем больше народу будет так думать, тем мне спокойнее. Если у меня и был период мессианства, то он прошел очень давно. Сейчас у меня нет учения, нет учителя, нет учеников… У меня нет ничего. (Задумчиво). И даже религии у меня нет.
— Как это у вас нет учителя? А как же далай-лама, аватар Сатья Саи Баба? Наверняка были и другие божественные воплощения…
— Есть огромное количество людей, огромное (!), бесконечное количество людей, у которых я чему-то учился и продолжаю учиться. Их действительно очень много! Но одного учителя у меня нет. Я учусь у всех.
«Когда я кошу траву, то кошу ее от всего сердца в любом случае»
— Как человеку творческому, а поэтому безбрежному, вам не тесно в рамках разнообразных учений и духовных практик?
— Поскольку я ничего не практикую, мне не тесно. Бог един, и, чтобы убедиться в его существовании, мне не нужно к нему приходить через какую-нибудь религию.
— А зачем вам было нужно играть зеркало русской революции Льва Толстого в фильме Тихомирова? Более антагонистичной вам фигуры, нежели Лев Николаевич, представить трудно.
— Значит, так! Объясню как на духу! Мой старинный приятель митек Витя Тихомиров еще в 70-80-е годы по дороге в мастерскую любил заходить ко мне и читать свои новые рассказы, а я поил его чаем. Эти отношения продолжаются, хотя теперь он не заходит в гости, потому что я не живу по дороге в мастерскую, а у него появилась машина…
Тем не менее он продолжает ко мне очень нежно относиться. Я тоже. Время от времени — раз в три, четыре, пять лет — Тихомиров пристает ко мне с требованием сняться у него в фильме, или сочинить музыку, или написать предисловие, или сделать что-то еще. Я для приличия поотнекиваюсь-поотнекиваюсь, а потом, когда он совсем с ножом к горлу подступает, соглашаюсь.
Он давно собирался снять меня в своей серии фильмов о ведущих людях Петербурга, которая называется «Громкие имена». Мне деваться некуда. Говорю ему: «Покажи, что ты снимаешь, и я подумаю». Он показал. Я решил не пробовать. Но в конце концов он меня все-таки уломал.
— Сколь трудным было вживание в образ глыбы и матерого человечища?
— Прекрасным летним утром, в шесть часов, я погрузился в машину и поехал в деревню, где Тихомиров все это снимает. По дороге, засыпая на скорости 120 километров в час, едва не врезался во встречную машину, потому что все время съезжал влево. В шесть часов утра я обычно еще сплю. Но доехал. Бог меня сохранил…
— Выезд в деревню для «Льва Толстого» оказался самым тяжелым испытанием?
— В общем, да. Когда я, наконец, приехал, меня два часа гримировали, а я в это время спал. После чего, повинуясь указаниям режиссера, ходил, косил, молотил, лежал у лужи лицом вверх, лицом вниз и пел, сидя в бане. Затем сел в машину и уехал.
— Вы, что ли, Борис Борисович, совершенно не включались в процесс создания высокохудожественного кинопроизведения?
— Абсолютно не включался, поскольку уверен, что если режиссер берет актера, то актер делает только то, что ему объясняет режиссер. От себя добавлять ничего нельзя.
— Хотя бы эмоции от себя какие-то добавили, кроме того, что вам очень хотелось спать?
— Ну когда я кошу траву, то кошу ее от всего сердца в любом случае. (Лукаво улыбается).
— Признайтесь, Льва Толстого вы любить не можете!
— Я в жизни прочитал два его рассказа. Один назывался «Два гусара», и он мне понравился, а второй назывался «Смерть Ивана Ильича», и он мне не понравился. А все его большие книги я пытался читать в школе и не смог. Кроме того, что в одной из них в самом начале идет подряд три страницы французского текста, абсолютно ничего не помню…
— Так это ж «Война и мир»!
— Да! «Война и мир»! «Анну Каренину» я до сих пор так и не читал. Это мне абсолютно неинтересно. Со всех сторон.
— Почему же, Борис Борисович, неинтересно, если не читали?
— (Очень мелодично). Ну не-е-е-и-и-интересно! Я, например, не знаю, как собрать настоящий паровоз, но как-то не тянет узнать. Я и так занят 24 часа в сутки. (Подумав). Нет, 20 часов в сутки. И мне вполне хватает. Может, когда-нибудь я дорасту до Толстого, а пока без какого-либо священного трепета к нему отношусь.
«Гарри Поттера я читал на английском трое суток подряд,
не отрываясь, и жалел, что это один том, а не 20»
— А есть вообще толстые книжки, которые вызывают у вас трепет?
— О-о-о-о! Из толстых книг я, конечно, могу назвать «Гарри Поттера». Недавно прочел последний том, который еще не вышел на русском. С огромным удовольствием…
— Вы это серьезно?
— Абсолютно. Когда я его наконец купил в Германии — а я долго искал на английском языке, — то читал, не отрываясь, трое суток и очень жалел, что это один том, а не 20.
Мне очень нравится, как пишет Роулинг, и что она пишет, и о чем! К этому могу добавить и «Lord of the rings» («Властелин колец» Толкиена. — Ю. П.), Муркока, у которого тоже толстые книжки, и он может даже посоревноваться с Толстым, — раз в пять больше написал.
— Ну а среди наших писателей кто-нибудь может посоревноваться с автором «Гарри Поттера»? Вернее, среди ваших…
— Я думаю, пока мы говорим по-русски, можно смело говорить «наших». Я помню несколько очень милых вещей у Довлатова. Хорошие книги Булгаков писал…
— Бог с ними. Они уже умерли. А из живых знаковых фигур современности вам что, никто не нравится? Сорокин, Пелевин…
— Пелевина я очень люблю в принципе.; Очень люблю его как человека. И тем печальнее мое впечатление от его послед-, ней книжки.
— Вы уже ее прочли?
— Естественно, в первый же день, как только она вышла, и у меня от нее очень неприятные ощущения.
— Аргументируйте.
— Не могу не только аргументировать, но и комментировать. Для меня Витя — близкий человек, наши отношения значат для меня довольно много, и я не в силах препарировать то, что он сделал.
Его последний роман показался мне страшно мрачным, тяжелым, резким… Ненужно тяжелым… Ненужно резким… Но если он написал такую книгу, значит, это его право, поскольку он творец.
— Зато Сорокин мрачного впечатления никогда не производит…
— А я его никогда толком не читал. Как-то прочел две страницы в книжном магазине… Меня тут же практически вытошнило, и на этом мои интерес к нему закончился.
— Сорокинские какашки — всего лишь эстетика, а вы так серьезно к ним относитесь.
— Нет, это не эстетика. Это отсутствие эстетики.
— Отсутствие эстетики — тоже эстетика.
— Угу. А отсутствие денег — тоже деньги.
— Ладно, ваша взяла. Скажите еще, за что вы так полюбили «Властелина колец», что прочли его аж 14 раз, и покончим с литературой.
— Я очень большой поклонник Толкиена и не могу переоценить того, что он сделал как писатель.
— А вам не кажется,, что эти детские сказочки скучно читать взрослому человеку?
— Мне не кажется. Более того, в нашей жизни я вижу ряд прямых соответствий тому, о чем идет речь в его книгах. И просто не понимаю, как, не зная этого, люди живут.
— А вы знаете?
— Знаю. Может быть, поэтому мне в мои 50 лет жить все интереснее и интереснее, все насыщеннее и насыщеннее.
— В молодости ваша жизнь была менее интересной и насыщенной?
— Тогда я значительно меньше понимал, чем сейчас, но зато у меня было гораздо больше времени, с которым я не знал, что делать. Как все в молодости. Теперь наоборот.
«Видишь толпу— отойди»
— Борис Борисович, создается впечатление, что вы человек совершенно отдельный, но при этом не оппозиционер. А ведь рок — это музыка борьбы!
— Я могу сказать, откуда взялась такая точка зрения. При советской власти издавались книжки вроде «Тигры в Китае»… «Музыка протеста»…
— Оставим протест. Я о рок-лидерах, которые перманентно находятся в состоянии культурной оппозиции.
— Ой, вот за это я их просто обожаю! (Тихонько смеется). Они стоят в культурной оппозиции, не заметив, что культура давно ушла. (Смех усиливается). Но они мужественно продолжают находиться в оппозиции в сыром, темном, довольно вонючем подъезде дома (громко хохочет), из которого все жильцы выехали. (Внезапно совершенно спокойно). Пускай они стоят в оппозиции. Хотите кефиру?
— Неужели радость борьбы вам неведома? Все-таки есть упоение в бою у бездны мрачной на краю…
— Я просто не знаю, с чем мне бороться и по отношению к чему стоять в оппозиции. Представляю себе, к примеру: «Рок против зеленой травы!»…
— Ну есть же какие-то вещи, откровенно вам противные?
— Если стать к ним в оппозицию, они от этого не исчезнут. Просто примешь глупую позу.
Да, существуют агенты МВД, которые продают школьникам героин. Да, существуют генералы МВД, которые получают с этого деньги. Если я стану ко всему этому в оппозицию, оно не исчезнет. Оно исчезнет, если легализовать наркотики.
— И тем не менее есть расхожее мнение, что каждый приличный человек в душе оппозиционер, а каждый неприличный, какправило,наоборот.
— По этому поводу могу сказать одно. Как только ты становишься в какой-либо ряд, — все, тебя нет, ты тут же сливаешься с остальными. Кто-то из моих близких знакомых хорошо сказал: «Видишь толпу — отойди». Поэтому очень опасно записываться в списки приличных или неприличных.
— Вы действительно Змея и действительно сохраняете завидный покой. Ни в чем не разочаровываетесь, ничем не очаровываетесь, о культурной оппозиции вообще молчу.
— Я готов очароваться чем угодно в каждую данную секунду! Я могу разочароваться в чем угодно каждую данную секунду! И я знаю, что и то и другое может пройти через пять секунд.
«Я честно ждал «молодую шпану» в течение 20 лет
— никто даже мимо не прошел»
— Владимир Сорокин, от которого вас тошнит, как-то бросил эффектную фразу: «Русский рок — это как русский футбол. Требует сочувствия…».
— Не могу с ним не согласиться. В России по-прежнему хорошо лишь то, что делается не руками. Дети…
— Ну или головой. Иногда тоже замечательные урожаи наблюдаются.
— Головой — да! Мы можем гордиться изобретениями, которые ставят нас не на самое последнее место в человеческой цивилизации.
— Все хочу вклиниться с вопросом: а чем это вы заняты 20 часов в сутки?
— Могу рассказать. Вот, например, вчера я был в Москве. С утра говорил с издателем, который наконец-то выпускает во-о-от такой величины и во-о-от такой толщины альбом по истории «Аквариума» «Сны о чем-то большем», где собрано 500 фотографий и много интервью с членами группы разных периодов. Все обо всем вспоминают… Должно быть интересно, потому что впервые это не выдумки, а документальные свидетельства.
Кроме того, мне кажется, такой альбом — очень хороший способ закрыть огромную главу в своей жизни и начать делать что-то новое. Про новое и настоящее. Я очень люблю закрывать главы… Плюс готовится еще одна книга — в ней тоже собрано много архивных материалов по истории «Аквариума» и прочей информации. И то и другое выйдет к моему 50-летию. Я счастлив, потому что еще две дверки в моей жизни закроются.
После общения с издателем я пошел в музей Рериха. Затем — в музей част-ной коллекции…
— Музей Рериха поразил вас чем-нибудь особенным?
— Знаете чем? Тем, как мало осталось от великого человека. А от того, что осталось, абсолютно не исходит никакого величия. Ну есть несколько картин, рассчитанных на любителей его своеобразной живописи. А остальное — документы, личные вещи, которые, в принципе, могли бы принадлежать кому угодно. Например, бронежилет Рериха, его рубашка… То есть экспонаты абсолютно неадекватны жизни, которую прожил этот человек.
— Вспоминается рассказ Довлатова. «Личные вещи партизана Басюка: пуля, вынутая из его черепа, и гвоздь, которым он проткнул фашиста».
— (Смеется) Вы понимаете, какая странная штука… Люди, стремящиеся к власти, признанию и славе, почему-то не осознают, насколько эти понятия эфемерны и как глупо тратить на них свою жизнь.
— Я знаю, что вас влечет не только ирреальная реальность, но и виртуальная. Вещь ведь тоже довольно эфемерная…
— Нет. Интернет — очень полезная вещь и увлекательная. Вот сегодня я просидел за компьютером всю ночь, так как не мог спать. Кто-то из соседей включил музыку и только в шесть утра выключил.
— Засыпать под музыку вы не умеете?
— Засыпать под «Нас не догонят» я еще не научился. Мне очень сложно. Поэтому сидел в Интернете и изучал, что такое «флэшмоб».
— Судя по названию, что-то заслуживающее внимания.
— «Флэшмоб» — это когда в любой точке земного шара неожиданно для всех собираются несколько сот людей и занимаются какими-то странными и непонятными для окружающих делами.
— Что вы подразумеваете под «странными и непонятными делами»?
— Ну, например, все молча читают газету. Или танцуют. А потом так же расходятся, ставя тех, кто не участвует, в полный тупик. Инструкция распространяется по Сети. Никто толком не знает, где, когда и что это будет, но в Москве уже вовсю практикуют — три «флэшмоба» прошло. В Питере, по-моему, тоже начинается.
— Этот флэшмоб — явно тлетворное влияние Запада.
— Вы правы. Он зародился в июле в Нью-Йорке.
— Борис Борисович, вы случайно не знаете, где «та молодая шпана, что сотрет вас с лица земли»? Вы слышите топот бегущих ног?
— Я ждал этого топота очень долго. А потом понял, что, видимо, никто никого стирать с лица земли не собирается. Правильное отношение к динозаврам — не трогать их. Они сами спокойно сотрут себя с лица земли. Лучше всего оставить нас сзади и позволить нам спокойно умереть.
— А если кто-нибудь укусит вас в спину?
— А если кто-нибудь нас укусит в спину, значит, мы еще живы. Но вообще, я честно ждал молодую шпану в течение 20 лет — никто даже мимо не прошел.
— Может, потому что вы по-прежнему «в центре циклона»?
— (Оживленно) Может быть! Может быть!
— Великий демократ и либерал Артемий Троицкий как-то заметил, что, дескать, Боб Дилан может себе позволить выпускать диск раз в три года, а вот наши рок-музыканты — нет, так как помрут с голоду. А жаль. Потому что, если бы, к примеру, тот же БГ реже и меньше писал, это было бы лучше и для нас, и для БГ.
— (Радостно) А если бы БГ умер, всем было бы еще лучше!
— Этого он не говорил!
— Зато мне это регулярно сообщают в течение последних 15 лет. «Дорогой, если бы ты умер, когда мы были молодые, тогда бы тебе цены не было! А то ты до сих пор еще живой, а нам уже неудобно. Мы уже старые, а ты еще живой».
«Мои тексты — это отдельный предмет красоты»
— И все-таки Троицкий имел в виду, что в отличие от Дилана вы вынуждены становиться к станку, чтобы прокормить себя и свою многочисленную семью (для непосвященных — у БГ четверо детей от трех жен, в том числе один усыновленный. — Ю. П.).
— Просто Артему даже в голову не приходит, что я не вынужден и что мне по-настоящему нравится заниматься тем, чем я занимаюсь.
В этом тоже заключается наш загадочный русский рок… Когда у меня рабочий день, я провожу его в студии. Когда у меня выходной, я тоже провожу его в студии. А если я нахожусь дома, то сижу в Интернете и что-то для себя делаю.
— Извините за нескромный вопрос. Каковы ваши творческие планы?
— Под прикрытием подготовки к торжествам по случаю моего 300-летия мы занимаемся несколькими вещами одновременно. О большом фотоальбоме я уже сказал. Идут съемки документального фильма об «Аквариуме». Кое-что, конечно, пишем. Очень надеюсь, что скоро это все можно будет увидеть и услышать.
— Вам никогда не хотелось написать слова без музыки?
— А я уже написал. Две книжки. Одну — в 1974 году, другую — в 1986-м. Обе изданы. Ну и еще одну хорошую сказку. Больше не пишу, потому что это нехарактерное для меня занятие.
Я настолько увлечен жизнью, да и большая часть того, что хотелось бы объяснить, находится вне достижимости слов.
— То, что хотелось бы высказать, высказыванию не подлежит?
— Я ничего не хочу высказывать. Я это переживаю все время!
— Ну вы же что-то высказываете в своих текстах?
— Нет, я абсолютно ничего не высказываю в своих текстах. И не хочу в них ничего высказывать. Мои тексты — отдельный предмет красоты.
— Бессмысленный предмет красоты?
— Ну они, безусловно, не осмысленные в привычном понимании. Я их пишу с другими целями, и о другом, и по-другому. Их можно воспринимать как угодно, но в любом случае это акты красоты.
— Ради Бога, который, как известно, един, скажите что-нибудь тем, кто утверждает, будто вы сами не знаете, о чем поете.
— (Склонившись над диктофоном). Я сам не знаю, о чем я пою! И у вас нет абсолютно никакой возможности когда-либо узнать, о чем я пою! Спите спокойно!
Юлия Пятецкая, «Бульвар» 2003