Его всегда можно узнать по спокойному и молчаливому виду. Если вы не относитесь к числу его близких друзей, то, скорее всего, в разговоре с вами он ограничится словами: «да», «нет», «спасибо», «пока». Он нетороплив в движениях и в разговоре. Он солиден и спокоен. Его ничто не может вывести из равновесия. Можно вылить на него ушат холодной воды, бросится на него с кулаками, орать во всё горло, доказывая свою правоту, пытаться его гипнотизировать – всё напрасно. Если он думает иначе, вы ничего ему не докажете. И уж точно соврёте, если скажете, что никогда его не любили и не любите теперь. 18 мая Борис Гребенщиков привёз в Таллин свою новую программу «Снежный Лев».
— Борис, группу покинули два человека – Александр Титов (бас) и Андрей Вихорев (ударные), — каково твоё отношение к такого рода поступку?
— Такие вещи, по моему опыту, никогда случайно не происходят. Хотя для меня это было лёгкой неожиданностью, в отличие от всей группы, когда Тит не вернулся с нами назад. Но мы все сразу всё поняли, поэтому приветствуем, всецело поддерживаем, одобряем и желаем ему счастья. Я думаю, это был знак того, что мы уже застоялись на одном месте. Нам нужно двигаться чуть-чуть дальше, и с приходом двоих новых людей выяснилось, что всё правильно – мы сдвинулись с места.
— То есть это не означает, что между вами что-то произошло?
— Дело в том, что Сашка и Вихорь очень точно чувствуют обстановку в «Аквариуме». Поэтому, когда группе потребовалось обновление, самые чуткие люди услышали сигнал и ушли. И это хорошо.
— И ни на ком болезненно не сказалось?
— Не-ет! Наоборот. Я очень люблю, когда уходят… Когда умирают, ещё больше…
— Что это такое: «Аквариум. Часть 2»?
— Мне приходится сейчас много работать с компиляцией старых материалов, по просьбам разных людей. Тем более, у меня есть возможность сравнивать то, что мы делали в 80-х годах, с тем, что мы делаем в 90-х. Реально это то же самое, но абсолютно преломленное, как бы в новом времени. Не потому, что мы этого хотим, а потому, что, вероятно, «Аквариум» исполнял одну функцию в 80-х годах, а теперь то же существо исполняет несколько другую функцию в 90-х.
— Любой творческой личностью движут какие-то амбиции. К чему стремишься ты?
— Мы стремились и продолжаем стремиться к тому, чтобы быть, естественно, единственной совершенной группой на земле. Лучшей и абсолютной.
— Есть шанс?
— На тот же вопрос хорошо отвечал Кит Ричард, с которым у нас, судя по интервью, много общего. Он говорил, что с каждым альбомом «Stones» пытаются приблизиться к идеальному звучанию «Rolling Stones», но никогда ещё этого не достигали. У нас абсолютно то же самое. Мы с каждым альбомом всё ближе к идеальному «Аквариуму».
— Ну а в силу того, что идеальности никогда и никому не достичь, — это движение будет бесконечным?
— Да!! Вот в этом как бы весь кайф.
— Когда вышел «Навигатор», ты сказал, что это – «задумчивая, философская русская пластинка». Что теперь есть «Снежный Лев»?
— Получилось так, что мы решили оставить всю эту ерунду и… Я приведу образ, чтобы объяснить, что я имею в виду. В 60 – 70-е годы, когда везде и вокруг был Советский Союз, была одна категория мест, которая не являлась СССР, внутри России. Заходишь за ограду церкви и попадаешь в Россию 80-х годов. Не в Советский Союз, но в современную Россию. Со «Снежным Львом» мы как раз именно это и сделали – у нас получился альбом не для теперешней России, не для того, что происходит, а для нормальной России 1996 года. Без аберрации, без Ельцина, без всей этой… политики.
— А рабочее название альбома было «Аллигатор»…
— Да, потому что он предполагался абсолютно другим. И когда мы его начали записывать, вдруг выяснилось, что он, как всякий хороший альбом, зажил сам и остался без названия. Получилась совершенно другая пластинка. У меня была долгая, чудовищная нервная пауза между концом записи и началом микширования – две недели – я слушал всё это и пытался подогнать под концепт «Аллигатора», а он не лезет. Он живой, он не хочет идти туда, куда я ему приказываю. А потом взял и сам сформировался в абсолютно другое живое существо. И вдруг случайно выяснилось, что он называется «Снежный Лев».
— Взял и назвал себя сам…
— Да, по дороге из Вятки в Москву. Я вдруг ночью проснулся от того, что знаю, как эта штука называется и выглядит. Очень было приятно.
— Твоя попытка покорить Запад в конце 80-х до сих пор не даёт покоя музыкальным критикам…
— Я рад, что не даёт покоя.
— Вне сомнения, ты был первым, однако “Radio Silence”, довольно стильная пластинка, так и не получила продолжения. Почему?
— На это есть два взаимодополняющих эту историю ответа. Во-первых, после “Radio Silence” фирма CBS перестала существовать, и все люди, с которыми я там работал, были оттуда уметены первой же волной веников. Японцы предложили мне работать дальше, но они просили, чтобы я держался в рамках какой-то определённой их эстетики.
— Уж не петь ли на японском?
— Они хотели, чтобы я работал с такими-то продюсерами, а я безумно возомнил о себе – понял, что мне всё можно, что я могу быть бесконечно наглым, практически пройти мимо Галлахера, — так себя и повёл, начал оскорблять американцев, переехал в Лондон, писал песни там и говорил, что я буду работать только так и никак иначе. Поэтому японцы в конце концов – они ведь разумные люди, им надоело – сказали: может быть, расстанемся? Я говорю – естественно. Уехал в Россию на три месяца поиграть какие-то концерты, ещё кое-что поделать, и остался в ней практически. Всё.
— Потребность возобновить такого рода проект есть?
— Нет, абсолютно. Мне неинтересно петь на английском. Я это делаю, когда меня об этом очень просят. Последние шесть лет петь на английском мне вообще не хотелось. Меня это не интересовало. Не знаю, что будет завтра, но пока работа с русским языком – это всё, что мне было нужно. Я думаю, что так и дальше будет. Всё-таки родной у меня русский, а английский – нет.
— Сейчас в моде неожиданные проекты – «Ногу свело!», «Два самолёта», например. «Квартет Анны Карениной» можно назвать неожиданным проектом?
— «Аквариум» странный зверь. Странное существо, в том смысле, что помимо основного направления того, что мы делаем, всегда есть достаточно большое количество таких побочных проектов, вещей, кусков музыки, которые непонятно где, непонятно для чего, непонятно зачем. И большая часть из них так и остаётся неизвестной. Но некоторые неожиданно всплывают. Меня друг попросил выпустить эту музыку, идея показалась настолько дикой – что это вообще можно выпускать, что кто-то захочет их выпускать, что мы согласились. Единственное, написано там зря, что это Борис Гребенщиков. Это не предполагалось как имеющее отношение к нам, а предполагалось как хорошая воображаемая группа из Сибири.
— Происходящее сегодня в рок-движении настойчиво называется кризисом жанра. Не тоскуешь по толпам поклонников?
— Знаешь, у нас за последние шесть лет залы были больше чем пустыми. Как правило, меньше чем полными.
— Есть ли у сегодняшнего русского рока победить русскую попсу?
— Надеюсь, что рок, вместе с попсой, пойдёт в ад. Потому что ничего более занудного, чем русский рок, нет, даже попса, наверное, менее занудная.
— И нет никакой разницы?
— Хлам и есть хлам, пошлость и есть пошлость. А рок ещё маскируется под то, что он настоящий.
— Похоже, остаётся смириться и с хамством, и с занудством?
— Ни в коем случае! Нужно существовать в реальном времени, а русский рок существует в воображаемом. Где они придумывают воображаемых чудовищ, проводят воображаемые поединки, воображаемо их побеждают. И всем при этом безумно скучно… Заметь, что про любовь вообще песен нет. Не существует в русском рок-н-ролле понятия любви, понятия хорошего отношения к женщине. Его просто нет. Песни про это не пишутся! Они стесняются. Это смешно.
— Почему?
— Мудаки потому что. Если переводить на вежливый язык, — это хронически, патологически необразованные люди. С чудовищным уровнем дебилизма. Мне кажется, если человек занимается музыкой только ради того, чтобы что-нибудь сделать интересное, мог бы дать себе труд узнать, во-первых, что делают его коллеги в этом жанре, то есть находиться на уровне того, что происходит в мире, и во-вторых, тщательно и с любовью это делать. У меня иногда возникает ощущение – я не хочу обижать никого из друзей по занятиям музыкой, — что им больше нужна нервная энергия, которая приходит на сцене или во время записи. Качество их вообще не волнует. А знать, что в мире происходит и кто какую музыку делал, делает и будет делать, — им это вообще не нужно. Они рубятся и рубятся, проект идёт и идёт. Мне стыдно за них.
— В одном из недавних телеинтервью Юрий Шевчук сказал, что гением, который «родился в России и дотащил рокерское, рок-н-ролльное поколение с его искусством до великих вершин», был Александр Башлачёв. Что думает по этому поводу Борис Гребенщиков?
— Башлачёв не имел никакого отношения к рок-н-роллу по своей музыке, он был очень правильным персонажем и замечательным человеком. Но Юрка правильно сказал, он выразил свою точку зрения для этого рок-н-ролла. Для меня же, извините, рок-н-ролл другое: «Битлз», «Стоунз», «Оазис», «Блур», в конце концов. Даже ебаный Джо Кокер, и тот, понимаешь, рок-н-ролл, а вся наша бригада легионеров – нет. Это же марши, печальные траурные лагерные марши, спетые под очень громкую гитару.
— Чем обусловлены твои столь частые посещения Лондона и Тибета?
— Тем же, чем обусловлены частые поездки в Россию… в Таллин, в Ригу. Тем, что мы передвигаемся.
— Движение, так сказать, жизнь?
— Как-то так получается, что я всегда двигаюсь.
— А двигаться дальше не страшно?
— Честно скажу, уже не понимаю этого вопроса. А что же делать?
— Когда-то было «как страшно двигаться дальше». А сейчас?
— Да, было. Давно очень. Теперь не страшно. Я уже забыл даже, что это такое. Вот когда мы все уедем на Амазонку летом, посмотрим, что будет там.
— Каково отношение Бориса Гребенщикова к себе до и после собственной смерти?
— Во-первых, никакой разницы – что до, что после. Это не существенная перемена. А отношение, как к автомобилю. Пожалуй что, это интересное транспортное средство. Во-вторых, Гребенщиков – это инструмент, посредством которого что-то можно сделать. Жалко, что он ленив, жалко, что имеет ряд дурных привычек.
— Каких, например?
— Если честно, я не хочу подавать читателям дурного примера. Но как инструмент, если напрячься и хорошо им поработать, он может что-то сделать.
— Если сравнивать твоё поколение – гитар и андеграунда – и нынешнее – рэйва и компьютера, есть что-то главное, что отличает их друг от друга, кроме внешней атрибутики?
— Я не хочу никак плохо отзываться о другом поколении, точнее, о части поколения, потому что и всё теперешнее поколение – от «Stone Roses» — они играют на гитарах. Только мне кажется, что с компьютером у человека возникает огромный соблазн – ему нет нужды создавать что-то отдельное, когда всё это лежит в памяти. Тогда, наверное, он просто должен скомпилировать всё. Работа с компьютером – это работа компилятора.
— Тебе уютно живётся в современно мире, где даже музыка оцифрована?
— Нет. Но это очень маленький уголок жизни. Меня это веселит. Мне смешно, но я эту лабуду слушать не могу, потому что у меня мозг немеет от механического ритма. Я привык полагаться на более естественное течение вибрации. А не математическое. Я не против, но мне это скучно. Если людям это нравится – пусть. Грубо говоря, я посмотрел сегодня ролик группы «Prodigy», который сейчас везде крутят, милый ролик, интересные там музыкальные штуки сделаны, но это имеет к собственно музыкальному творчеству нулевое отношение.
— И никакого раздражения?
— Нет, мне нравится, как экспрессивно ведёт себя молодой человек. Нравится оригинальность его костюма. Грим. Неортодоксальная манера поведения. Тёплый гуманизм, разлитый в их песнях. И танцует красиво. Но чем он удолбан, я так и не понял.
— Общеизвестно отношение Гребенщикова к женщинам – он их любит. Теперь представь, ты узнаёшь, что в следующей жизни будешь женщиной. Твоя первая реакция?
— Мне уже предложили это. Я со скрипом отказался. Если бы я очень захотел, я почти сказал «да», то мог стать. Но потом подумал, что женщиной быть хочется, а мужиков-то нет. Как не было, так и нет.
— Значит, если возрождаться, то только мужиком?
— К сожалению да. Женщины меня просили не рождаться женщиной.
— В своё время среди молодых литературоведов популярно было заниматься твоим творчеством. Вообще в природе есть что-нибудь до конца доведённое? Какие-то исследования поэтики Гребенщикова?
— Никогда не видел. Я знаю только работу Васи Соловьёва, которая была как бы интересной, хотя так и осталась неоконченной. Он, по-моему, очень точно схватил как исследователь то, что мы делаем как люди. А ничего другого я и не видел никогда.
— Чего в Гребенщикове больше – акмеизма или символизма?
— А я не знаю ни одного, ни другого. И знать не хочу.
— Год назад ты сказал, что твой любимый фильм вовсе даже не «Терминатор-2», а о Джеймсе Бонде с молодым Шоном Коннери.
— Это правда.
— Значит ли это, что твоя любимая книжка «Три мушкетёра»?
— Наверное, одна из любимых. Если вот так, по-человечески, подумать. Хотя на самом деле, я думаю, что «Мастер и Маргарита» написана чуть получше. Стиль получше. А Толкиен как бы более совершенен по своей направленности.
— Можно так: «У самовара я и моя Маша», а у Гребенщикова: «В виртуальной броне и с гитарой наперевес». Ergo – «Аквариум» — это музыка для снобов…
— Почему, мы тоже можем петь «У самовара я и моя Маша»… То, о чём мы сейчас говорили, наверное, то же самое, через другое расстояние взятое. Даже в золотые времена, когда нас никто не знал и мы сами друг друга едва знали, 1975-76 годы, когда мы вообще ничего не умели делать, мы всё-таки ориентировались и сравнивали то, что мы делаем, с тем, что сейчас делают где-то на Западе или на Востоке от Брайана Ино до какого-нибудь Ямомоты Чупигаси. Мы старались держаться в курсе всего, что происходит, учитывая какбы всю остальную мировую культуру. Что вовсе не значит, будто сегодня ты славен тем, Что знаешь про Лао Цзы, что-то написавшего 4000 лет тому назад. Это тоже как бы современность. И поэтому думать о том, что «Аквариум» — это музыка для снобов – меня веселит такая мысль, — смешно. Тогда получается, что к снобам принадлежит лучшая половина человечества за последние 10000 лет. В это число снобов входят Лао Цзы, Рама Кришна… Ненавижу снобов, подонков и пижонов…
— Тогда на том и закончим. Хочешь пожелать чего-нибудь молодёжи Эстонии?
— Что пожелать… Любите друг друга, пока живы, когда умрёте – будет поздно. Будет хотется, но будет поздно. Поэтому любите сейчас друг друга. И нас тоже любите.
Николай Алхазов
«Молодёжь Эстонии» май 1996 г.