Всегда актуальный Борис Борисович Гребенщиков не перестают радовать и каждый раз удивлять своих поклонников новыми работами: в декабре вышел его последний в тысячелетии мистический, чуть-чуть психоделический, местами языческий альбом «Пси» — девять песен приблизительно где-то «у начала начал», как это свойственно БГ. АКВАРИУМ же сейчас концертирует с новой программой «Стопмашина».
— Новая программа называется «Стопмашина». Это альбом «Пси» или не совсем?
— Это на одну треть «Пси» — все, что можно было оттуда сыграть. На одну треть вещи, которые туда не вошли, то есть они не были тогда записаны. И на одну треть старые вещи, которые, на наш взгляд, сейчас уместны, которые попадают в точку.
— Играть старые песни — это потребность или потому что публика просит?
— Нет, публика просит, как правило, что-то другое. Просят старые песни, но не те, что мы играем. И не в том дело, что потребность. Мы же не можем играть только новые песни. Но вот мы сыграли новый альбом за сорок пять минут и что — заканчивать концерт, уходить со сцены? Людям же ведь хочется чего-то еще, концерт должен еще продлиться. И потом есть очень много вещей, которые на какое-то время просто выходят из фокуса и они становятся просто музыкальными произведениями. И вдруг некоторые из них входят в фокус и начинают точно говорить о том, что происходит сегодня со всеми нами.
— Вы являетесь человеком публичным. Вас это очень сильно напрягает?
— Я абсолютно личный человек, про мою личную жизнь. в принципе, никто ничего не знает и никто ничего никогда не узнает. И меня это, в принципе, устраивает. Потому что все, что я хочу сказать людям, я это делаю на сцене или в студии. А все остальное — это моя собственная жизнь, о которой мало кто хоть что-нибудь знает.
— Вышел альбом песен Булата Окуджавы в вашем исполнении. Все-таки почему песни этого человека вы захотели записать?
— Мои друзья, издатели, просили меня записать эти песни уже лет десять. Потому что я их пою с детства, как и многое другое. И десять лет я отказывался. И вдруг как будто какой-то звоночек прозвонил: пора, и вот только сейчас, потому что уже через месяц будет поздно. Такое с АКВАРИУМОМ часто случается: вдруг звезды как-то сходятся, и только сейчас, немедленно все делается. И мы за три приема этот альбом записали.
— Бывает ли у вас плохое настроение? Почему-то создается такое впечатление, что никто из посторонних людей этого не видит?
— У меня бывает плохое настроение, если меня достают телефонные звонки. Это может длиться секунд десять. Я могу взорваться, но это будет очень непродуктивный взрыв. Потому что, по моему мнению, плохое настроение — это просто глупость. Оно мешает. Что такое плохое настроение? Зачем?
— Насколько вы можете быть откровенны в общении с людьми?
— На все сто процентов, иногда больше. Потому что, если ты уже общаешься с человеком, ты должен получит от этого все. Ты должен получить удовольствие от разговора. А иначе зачем тогда совсем разговаривать, если ты не откровенен? Это не имеет никакого смысла.
— Люди склонны держаться за какие-то моменты из прошлого…
— Я не держусь даже за идею держаться. Если мне хочется за что- то держаться, я держусь. Если перестаю держаться, я забываю. Мне, правда, неинтересно за что-то держаться. Если мне что-то интересно, этого мне достаточно, это занимает сто процентов моего внимания. Появляется что новое, точнее, если то, что я переживаю, «мутирует» во что-то другое, я буду полностью поглощен этим. Наступает депрессия — хорошо, я буду на сто процентов в депрессии. Я знаю внутри, что она все равно проходит. Она проходит, и ее осталось так мало, нужно перечувствовать, прочувствовать ее всю, до последней капли. Нужно «выпить» ее всю насладиться ею сполна. Наступает счастье — нужно то же самое делать со счастьем, не отвлекаясь на посторонние чувства. Только в этом случае переживания и имеют смысл. Какой смысл переживать, думая о чем-то другом?
Я не держусь даже за принцип «не держаться», это тоже принцип. Я склонен вообще ни за что держаться, включая и этот принцип тоже. Хочешь держаться — держись. Нужно делать то, что хочется. Все остальное пустая трата времени. А если нужно делать то, что не хочется, посмотри, правильно ли ты это оцениваешь; может быть, есть какой-то угол зрения, с которого тебе будет очень интересно это делать. Есть очень хороший пример. В раковине куча грязной посуды, кому хочется ее мыть — никому. Подходишь к раковине и думаешь: так, грязную посуду, безусловно, мыть не хочется, но если рассмотреть это, например, как борьбу порядка и хаоса… Можно представить, что эта куча посуды олицетворяет собой хаос. И что я могу сделать — я могу ее вымыть, и таким образом хаос получит сокрушительное поражение. И я таким очень небольшим приложением энергии уничтожаю какой-то процент хаоса в квартире. А это уже высокая магическая цель. И я таким мизерным актом превращаюсь в высокую магию. Интересно, мне нравится. Поэтому, если что-то делать нужно, а не хочется, нужно посмотреть, нет ли правильного угла зрения. Потому что любое приключение, которое с нами совершается, это урок.
— Вы очень много времени проводите за пределами Питера. Вы это делаете намеренно или это вынужденная мера?
— Нам звонят откуда-то из глубинки России, говорят, что нас хотели бы видеть. И мы должны ехать. Но это не вынужденная мера. Потому что, на самом деле, чем играть десять концертов по городам и весям, проще сыграть в двух московских клубах. Деньги те же самые. Но нам самим всегда хочется играть там, где нас давно ждут. К сожалению, не всегда хватает времени.
— На данный момент много ли неосуществленных идей у вас?
— Если бы у меня сейчас был год, я бы его весь провел в студии, не вылезая оттуда. Вот мы сидели недавно со звукорежиссером в студии, обсуждали, с чего мы начнем новый период записи. И мы пришли к выводу, что есть по крайней мере три альбома, которые я хочу делать сейчас. Не считая вещей, которые еще не написаны. А их тоже хочется делать. И это не считая музыки к спектаклям.
— А на просмотр фильмов хватает времени?
— Да, конечно, это обычно происходит по ночам…
— … российских?
— Упаси Бог, российских. Режиссеров много, у меня есть даже много знакомых режиссеров, но смотреть это жутко…
— Какой-нибудь российский фильм произвел на вас впечатление за последнее время?
— Да, «Белое солнце пустыни» очень хороший фильм. Но зачем смотреть «зараженных» людей, они же все «заражены»… Они на самом деле больны жадностью, они больны «чернухой», они больны в чудовищной степени, это просто чума. То, что происходит у нас в искусстве, это чума. А то, что происходит здесь, у нас в студии, это тоже в первую очередь чума. Другая, позитивная.
— Одна французская драматургесса сказала: мне не нравятся те ценности, на которых стоит современное искусство. Вы можете с этим согласиться?
— Нет, ни в коем случае. Принципы всегда одни и те же. Дело всегда в людях. Дело в том, что деньги и искусство не имеют между собой ничего общего. Часто люди занимаются не своим делом, это им не нужно. Невозможно заниматься и тем, и другим одновременно. Даже ROLLING STONES, которые получают огромные деньги за продажу альбомов, когда они работают в студии — это искусство, когда они работают на сцене — это советская эстрада, которая никому не нужна. Они не чувствуют того, что они делают. На сцене это какое-то пустое движение конечностей и драматические пляски стариков. А в студии они делают замечательные вещи. Поэтому в принципах современного искусства, как и любого другого искусства, нет ничего плохого. С ним все в порядке. А с людьми, которые его делают, часто бывает очень плохо.
— А какие-нибудь новые музыкальные проекты в последнее время вас заинтересовали?
— Мне нравятся Tricky. Мне смешны CHEMICAL BROTHERS, тем, что они милые и ужасно непостоянные. Меня забавляет ряд людей из города Кливленда, которые играют музыку типа 60-х годов, иногда у них получаются просто шикарные вещи. Мне очень понравились RED HOT CHILI PEPPERS. Хотя молодой группой их назвать нельзя, новый альбом у них замечательный, и играют они великолепно. Все время находится кто-нибудь, кто меня очень радует.
— А из российских музыкантов?
— Мне Земфира нравится. Если брать общий поток того, что сейчас происходит, она, безусловно, одна из лучших. Но когда я слышу по радио одну песню, другую, третью, четвертую и в каждой из них одно и то же настроение, такое невыраженное, метущееся неудовлетворенностью жизнью, то это просто немножко скучно. Когда во всех песнях одно и то же настроение. Мне гораздо интереснее люди, которые чувствуют и это, и это, и это, а не когда только одно чувство проистекает. А это все чудовищный примитивизм, вот и все.
— Это национальная особенность?
— Это особенность национального невежества. Мы считаем, что мы знаем малое и больше нам знать не надо, что этого достаточно и больше ничего нет. И это с миром что-то не в порядке, а не, упаси Бог, с нами. Мы говорим: это с миром все не так, это мир сошел с ума. Человек должен хотеть измениться, человек должен захотеть стать свободным. А пока он не хочет стать свободным, бессмысленно что-то делать…
Первые несколько песен Земфиры мне очень понравились, но когда я сейчас слышу ее по радио, я первые пять секунд не могу понять, кто это — Долорес О\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\’Риордан или это Земфира. Тот же голос, что и у CRANBERRIES. Такое впечатление, что ей кто-то сказал, что нужно быть похожей на кого-то, на Долорес О\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\’Риордан. Это очень похоже на подражание, я уже много раз видел, как это происходит. Может быть, я ошибаюсь, дай Бог, чтобы я ошибался. Молодым исполнителям только дай возможность войти в колею, они с гиканьем в нее входят и уже несутся потом, как группа НА-НА.
— Достаточно распространенное мнение: часто приходится слышать от разных людей о том, что русским очень свойственен национализм…
— У моей семьи такая выдающаяся биография, которая это мнение опровергает. Это свойственно невежественным людям. Если мне плохо, если я думаю, что мне плохо, значит, нужно найти виновного. А виновного, естественно, проще всего искать среди людей другой национальности. Гений и злодейство — это вещи не совместимые.
— Может ли какая-то глобальная социальная проблема быть для вас важной?
— Теоретически да. Но с какой стати меня должны волновать чьи-то бандитские разборки?
— А вдруг это вас как-то коснется?
— Я проявляю к ним максимальное уважение, и они меня не трогают.
— Не всегда можно как-то отгородиться от окружающего мира…
— А зачем отгораживаться, зачем куда-то бежать? Мы каждый день видим бандитов по телевизору. Просто не нужно делать из этого проблему. Все политики бандиты. И за границей и в России то же, в большей или меньшей степени. И это не имеет никакого отношения к реальной жизни. Есть только собственное замутненное сознание, вот и все. И как только мы разберемся со своей головой, мы поймем, что все остальное, в общем-то, вполне нормально.
Музыкальная газета 16.01.2000
Статья была опубликована в номере 02 за 2000 год