«Молодая Америка» №1, май 1997г.
Странно быть человеком, который получил абсолютное признание еще при жизни. Абсолютное, потому что он первый, неоспоримо первый, в той экологической нише, которую сумел занять своим творчеством. Странно быть человеком, который еще молод и полон сил, но при этом все, что он делает, автоматически попадает в разряд классики. Странно быть Борисом Гребенщиковым, отцом советского психоделического рока, певцом, поэтом, композитором, писателем, человеком, которого 300 миллионов человек на Земном Шаре с родным русским языком и еще некоторое количество англоязычных поклонников (а они есть, и даже ведут себя с агрессивностью настоящих поклонников, об этом вы узнаете в моем дальнейшем рассказе) знают только по первым буквам — БГ. Так что — великий БГ?
Еще мы звали его Боб. Так звали всех Борисов, еще с легендарных времен первых стиляг в той среде, в которой полагалось равняться на Америку. Никто тогда толком не знал что Боб — это Роберт. Я не смог перестроиться на Борис Борисыча и продолжал называть его Бобом. Никаких проблем при этом не возникло. Больше всего в великом БГ меня поразила доброжелательность обычного человека. Полжизни БГ проводит в самолетах и поездах. Tолько из-за этого он должен быть смертельно усталым и раздраженным. И еще, общаясь с огромным количеством людей, сотнями, тысячами людей по всему миру, он должен был устать от общения, потерять интерес к общению. Ничего подобного. Никакого раздражения — спокоен и доброжелателен. Действительно говорил с интересом. Хоть казалось, уже все переговорено сотни раз…
Мы с сыном (его зовут Даня, ему — 19 лет, он принимал некоторое участие в разговоре с Гребенщиковым и я буду указывать, когда именно он что-то спрашивал Боба) пришли в «Джон Хэнкок Холл» примерно за час до начала концерта. Даня собирался фотографировать, а я держал в боевом состоянии диктофон. «Аквариум» уже был на сцене и налаживал звук. В паузу я подошел к БГ и спросил его, смогу ли я с ним поговорить для газеты. «Никаких проблем, — ответил БГ, — буду в вашем распоряжении после концерта». Готовясь к встpече с «Аквариумом», я основательно поработал над персональной страницей группы на Интернете (адрес для интересующихся: www.aquarium.ru). Самой свежей новостью оказалось то, что за два дня до концерта в Бостоне «Аквариум» закончил работу над новым альбомом «Гиперборея», а наиболее умилившим меня сообщением из раздела новостей была следующая:
«Аквариум в чрезвычайно ограниченном составе (БГ, Андрей Суротдинов, Юра Николаев) совершил очередное паломничество в Индию и Непал. Был посещен ашрам Саи Бабы и ряд тибетских монастырей. Уровень духовности повысился на 23 процента».
Потом я прочел на персональной странице все тексты последних альбомов и выгрузил оттуда же, а затем послушал аудио-файлы с песнями через sound blaster моего Пентиума.
Мера оказалась весьма предусмотрительной, никаких старых хитов БГ не пел, за редким исключением, таким, как «Под небом голубым» Хвоста и еще двух-трех песен. Это был «Аквариум» новых альбомов, из которых мне нравится «Навигатор», в том числе и сама песня, давшая название альбому. Поэтому я, затаив дыхание, слушал, когда БГ запел:
С арбалетом в метро,
С самурайским мечом меж зубами
В виртуальной броне, а чаще, как правило, без —
Неизвестный для вас, я тихонько парю между вами
Светлой татью в ночи, среди черных и белых небес.
На картинах святых я —
Незримый намек на движенье,
В новостях CNN я — черта, за которой провал
Но для тех, кто в ночи,
Я — звезды непонятной круженье,
И последний маяк тем, кто знал, что навеки пропал…
Навигатор! Пропой мне канцону-другую
Я, конечно, вернусь — жди меня у последних ворот,
Вот еще поворот — и я к сердцу прижму дорогую,
Ну, а тем, кто с мечом —
Я скажу им: «Шалом Лейтрайот!»
А пока — a la guerre comme a la guerre , все спокойно.
На границах мечты мы стоим от начала времен
В монастырской тиши мы —
сподвижники главного Война,
В инфракрасный прицел
мы видны как Небесный ОМОН.
Может, другие скажут, что это эклектика. Почему все вместе — и Толкиен, и Виртуальная броня, и Шалом, и пелевинский Небесный ОМОН, и, наконец, сам Навигатор, который для меня, конечно же, Интернетовский Браузер: «Netscape Navigator», а значит — Интернет. Никакая это не эклектика. Для тех, кто всем этим живет, именно это и есть целое. Правильно и точно все это объединил Борис Борисыч. Со времен перестроечного «Музыкального Ринга» стало обычным среди телевизионных ведущих говорить о непонятности стихов Гребенщикова. Ну уж, не знаю. И вообще, весь серебряный век тогда непонятен. Если книжек не читать, как телевизионные ведущие. Но Гребенщиков — нормальный поэт петербургской школы. Он дышал и дышит тем же воздухом, которым дышали Гумилев и Мандельштам, Ахматова и Бродский. В этом воздухе его стихи прозрачны и понятны.
Однако не все так просто складывалось. Во-первых, Боб все время пел. И с залом не общался. Он даже сказал об этом: «Это ничего, что я вам анекдотов не рассказываю, а просто пою?» После этих слов обстановка разрядилась и все свои стали еще более своими. Но часть (меньшая) аудитории требовала «Мочалкин Блюз» и «Старика Козлодоева». Боб проявил характер и не уступил. По-моему, правильно сделал. Провожали «Аквариум» очень тепло. Последние полчаса все встали и подошли к сцене. Барьера между сценой и залом не было. Он рухнул примерно в середине выступления. Расставаться друг с другом не хотели ни музыканты, ни зрители.
После концерта возле входа в артистическую уборную я обнаружил мужика огромного роста и нехлипкого телосложения, который пришел сюда явно с такими же намерениями, как и я. Правда, выражение лица у мордоворота, как я его условно назвал про себя, было неагрессивным. Именно это, а также то, что нас было все-таки двое, а он — один (переводчица с ним — не в счет, она не боец), показало мне, что я могу оттеснить конкурента без драки. Я ему и говорю: «Парень, я пришел раньше тебя и войду в эту дверь раньше тебя.» Но дверь открылась, и на театре военных действий появился контингент ООН в лице менеджера «Аквариума» по имени Стас. Голосом комсомольского секретаря Стас начал подыгрывать мордовороту: «Вы со мной не договаривались, а он договаривался, и вообще — он ведь американец, из «Бостон Глоб», а вы — кто? И тут я взвился: «Послушайте, уважаемый. Я — гражданин Америки, так же как и этот, из «Бостон Глоб». Он ничего о Бобе не знает, его эта курица (я ткнул пальцем в переводчицу) притащила чуть ли не насильно. Тем американцам, которые здесь родились, наплевать на Боба. Они его не знают и знать не хотят. И мы, а не они приходим слушать Боба и платим за это деньги, на которые и стал возможным этот ваш прилет и выступление в Америке. И я сюда тоже пришел не на халяву. Вот мой билет, за который я заплатил 25 долларов. Пусть твой американец покажет, заплатил ли он за свой приход на этот концерт? Впрочем, я думаю что на концерте самом он не был. На фига ему слушать песни на варварском наречье.» Курица взволновано переводила все это мордовороту. Но дальше произошло совершенно непредвиденное. С лица мордоворота слетела идиотская американская улыбка и он возопил:
— Итс нот тру, Ай ноу хим, Ай ноу хиз сонгс. Ай лайк ит, — и даже неожиданно начал петь:
«Под ньебом голубым
Ест город золотой…»
Услыхав эти выкрики и песню, я мгновенно успокоился. Мордоворот превратился в самого симпатичного парня, с которым мне довелось встретиться за всю мою шестилетнюю жизнь в Америке. «Наш человек!»,- обрадованно сказал я Дане, — «Это меняет дело.» А потом продолжил уже на английском, но почему-то с сильным кавказским акцентом обращаясь к бывшему сопернику: «Дорогой, что ж ты сразу не сказал. Иди, дорогой. Иди, первым. Би май гэст!» Мир был восстановлен. Kогда поклонник из Бостон Глоб отпустил БГ, мы решили не держать его дольше за кулисами.
Джон Хэнкок Холл опустел. Ушли самые стойкие фэны, время было за полночь. Только Стас маялся, ожидая, когда мы куда-нибудь денемся. И мы предложили и Стасу и Бобу, что мы их отвезем в гостиницу и весь наш разговор с Бобом мы просто успеем провести в машине. Видно было, что это всем понравилось, в том числе и нетерпеливо ожидающему водителю микроавтобуса. Он смылся мгновенно. А мы не спеша пошли по улицам ночного Бостона к машине и начали наш разговор:
Я. Какой вам смысл в Америку тащиться, когда можно поехать куда-нибудь в Самару, где вас прекрасно слушают? Вы эту Америку тысячу раз видали. Все эти небоскребы и хайвеи вам давно до фени. Зачем над океаном столько часов лететь? Заработать сейчас что в России, что в Америке можно одинаково.
БГ. Я еду не в Америку, я еду к людям, которым нужны мои песни, которые хотят нас слушать.
Я. Не тяжело, эти все перелеты?
БГ. Да нет, я привык. Летаю все время. До Владивостока лететь дольше, чем сюда.
Я. Вы знаете, я не ожидал, что вы будете в такой великолепной физической форме. Вы выглядите и на сцене, и сейчас совсем не уставшим, готовым к бою. Несколько недель назад в Бостоне была «Металлика» — тоже самое. Свежие, энергичные и не скажешь, что им за сорок. Что происходит, почему поколение сорокалетних в рок-командах выглядит свежее двадцатилетних?
БГ. Я не знаю про других. А о себе? Честно говоря, я своим здоровьем, физической формой в жизни никогда не занимался. Меня выручает занятие музыкой, я делаю это не совсем для себя. Я держусь, потому что надо держаться.
Я. Да, на войне люди в окопах не болели. Вы чувствуете себя по-прежнему в окопах?
БГ. Что-то вроде этого. Эта война никогда не кончится, это война неорганизованной материи с организованной.
Я. Кажется, мы вляпались в умный разговор. Вам не надоели умные разговоры?
БГ. Заебaли.
Я. И меня — тоже. Eврейские умные разговоры.
БГ. (Вздыхает) С кем еще поговорить-то. Ну и кроме того я уже привык и стал получать удовольствие, причем давно.
Я. Ага, это из инструкции насилуемой — расслабьтесь и попробуйте получить удовольствие.
БГ. И кроме того, если в разговоре участвуют умные люди, умный разговор можно перевести в нормальный разговор.
Я. А можно все-таки один умный вопрос.
БГ. Без разницы, я привыкший.
Я. Помните, кажется, Конфуция спросили, кто он. И он ответил: «Я одинокий путник, бредущий в ночи». Вопрос к вам: «Боб, вы кто?»
БГ. Человек, который любит женщин и любит петь песни.
Я. Про женщин это интересно, вы мачо?
БГ. Нет, абсолютно. Более того я знаю, что женщины мужчин-мачо не любят. Они любят нормальных, таких как я. Я — нормальный. Обычный нормальный человек.
Я. Такой уж обычный? Почему же среди 300 миллионов людей, говорящих и думающих по-русски, людей, среди которых каждый второй пишет стихи, слушают именно ваши стихи и песни?
БГ. Именно потому, что я — абсолютно средний. Я — общий знаменатель. Может быть, я — умный. Но умных — много, я не один. Хоть судя по количеству глупости, которые мы слышим сейчас на дисках и видим на телеэкранах, мне бы надо поглупеть для большего успеха, но мне это скучно.
Я. Как вам американская публика?
БГ. Не вижу разницы между публикой в Самаре, публикой в Питере и публикой в Бостоне. Никакой специфики.
Я. Что вы в это вкладываете?
БГ. Все — свои.
Я. Можно семейный вопрос?
БГ. Валяйте.
Я. У вас дети есть?
БГ. Четверо.
Я. А песни ваши они слушают?
БГ. Как я слышал — да, хоть при мне — нет.
Я. Вы других исполнителей слушаете? А то ведь некоторые писатели, никого, кроме себя, не читают.
БГ. Я слушаю других, конечно, не все подряд, у меня есть предпочтения.
Я. Какие, если не секрет?
БГ. Ирландскую и шотландскую музыку.
Я. Мой сын даже утверждает, что у вас общие корни с конкретными исполнителями этой музыки.
Даня. Я имел ввиду конкретно «Джетро Тал», группу Яна Андерсена. (Jethro Tull)
БГ. Даня прав, это действительно так, я впервые их услышал в девятом классе и влюбился в эту музыку. И я до сих пор люблю их слушать и слушаю регулярно.
Я. И все же, когда я слушал сегодня вас, главная мысль была — вы стали по-настоящему русским музыкантом и поэтом. Космополитическое уходит. Особенно это видно здесь, в Америке. Очень многое определяет сам язык.
БГ. Ну конечно, язык определяет орбиту культуры человека и даже его философию. Это еще Ницше говорил и до него, и после него.
Я. После него — товарищ Сталин в «Вопросах языкознания»?
БГ. Извините, про него точно не помню. Давно не перечитывал корифея.
Я. Опять умные разговоры. Давайте вернемся к более простым вещам. У меня есть серьезные проблемы в отношениях со своим сыном, хоть он у меня один. А вот у вас четверо. Ну и как, много проблем?
БГ. Нет проблем. Все проблемы решает жена.
Я. Очень вам с женой повезло. Просто завидую. Как же это вам удалось?
БГ. Жену люблю, как чукча сказал.
Я. А жена вашу музыку слушает?
БГ. Ей приходится по необходимости. Потому, что я дорожу ее мнением.
Я. Вы сказали, что вам интересно жить, сочиняя стихи и музыку. Вам не приедается такой стиль жизни? Только это? В Америке модно примерно в вашем возрасте менять абсолютно все. Род занятий, место жительства, даже пол (для некоторых). Вам не приходило в голову все поменять?
БГ. Знаете, музыка для меня, может быть, даже не самое главное, это одно из моих занятий. Главное занятие — это сама жизнь. Я могу обойтись и без музыки. Вот без жизни — сложно.
Я. А без чего вы не можете обойтись?
БГ. Сложно без книг. Я сегодня купил примерно 8 килограммов книг почти на 200 долларов, еле дошел из книжного магазина.
Я. У вас что, есть время читать?
БГ. Есть время — в самолете, в поезде. Но на самом деле я могу и без книг. Я когда уезжаю в Индию, ни книг, ни гитары, ничего там нет.
Я. А вот Индия. Или Непал. Понимаете, это же несерьезно все, мне кажется, то, что мы там ищем — это же внутренняя вещь, а не внешняя. Внешне те люди, которые там вас окружают, достаточно просты и примитивны. Что вам они?
БГ. Совсем другая атмосфера. Все вместе — совсем другое. Вот что я там ищу. И нахожу. Мне это помогает.
Я. Я часто на сына ссылаюсь. Он вообще-то американец, хоть говорит по-русски. В Америке принято участвовать в каких-то движениях. Он, например, участвует в движении за легализацию марихуаны.
БГ. Отлично! Я — за!
Я. Нет, нет, давайте не вообще. Давайте разделим Америку и Россию. Это — разное. Дело в том, что в Америке марихуана пришла из среды совсем других людей, может, не самых худших. Смотрите по названию. В России название «косяк» пришло из зоны, есть и глагол оттуда же — «косить». В Америке это пришло совсем из других кругов…
БГ. Откуда в Америке пришло? От Керуака, Гинсберга. От битников. А они откуда взяли?
Я. Я не знаю. Неужели из зоны?
БГ. Только оттуда. Преступные элементы всегда знали, где взять запрещенное. Всегда знали, где что лежит. Больше не откуда.
Я. Я сегодня спорил с Даней. Я считал, что в корне слова «джойнт» («косяк» по-английски) есть какая-то не только формальная связь со словом «общий», «совместный», а он говорит — ничего подобного, в данном случае — связь с другим значением — «косточка», т.к. косяк ее напоминает.
БГ. Метафизически вы правы. Совпадений не бывает. Чтобы это не значило на арго, ваш смысл «соединенный» безусловно вкладывается в это слово. Дело в том, что преступные элементы гораздо более раскованы по своей психологии…
Я. Как? А строгие воровские законы?
БГ. Это скованность внешняя, из под палки. Психологически, они полностью ничем не ограничены, расхристаны. Ничем человеческим. Поэтому по своему менталитету они узнают что-то, чего не знают и никогда бы не узнали нормальные добропорядочные люди. Поэтому оттуда некоторые вещи приходят в нормальный мир. Откуда-то что-то должно появляться? В данном случае это приходило оттуда, из зоны.
Я. Наверное, в чем то правы, и те, кто говорят, что марихуану можно легализовать. Я вспоминаю свои молодые годы. Курили дурь многие. Но те, кто сели в тюрьму и те, кто стали докторами физмат наук, сделали это не потому, что первые курили, а вторые нет. Бывало и наоборот. Вторые курили, а первые — нет.
БГ. Вот именно. Это не связано. Я ведь тоже чего-то добился. А сколько я всего перепробовал. Кроме марихуаны и ЛСД — все что угодно. А сейчас ничего, кроме водки. Ничего я не курю и не принимаю уже давно.
Я. Водка — это как возвращение к истокам? Все-таки все остальное не совсем русское занятие. Вот теперь вы понимаете, почему я вас спрашивал о вашей хорошей физической форме. У вас здоровья, как в компьютерной игре, не на одну, а на четыре жизни.
БГ. Все дело в том, что я делаю. Концерт просто важнее, как бы я себя не чувствовал — тело само по себе собирается.
Я. Вы еще помните, что вы на Мех-Мате учили?
БГ. Я помню, как я учился, а что учил, не помню.
Я. А какой язык программирования, тоже не помните?
БГ. Ну, сейчас это все не используется, вроде Алгол.
Я. А сейчас вы как-то участвовали в создании персональной страницы «Аквариума» на Интернете?
БГ. Да, конечно, активно участвовал. Это мои идеи.
Я. Она вам нравится?
БГ. Понимаете, мы с дизайнером все время там что-то переделываем, этот процесс не закончен. Сейчас трудно судить, чем это кончится.
Я. Т.е. это часть вашего творчества?
БГ. Пока еще очень незначительная, должна быть в гораздо большей степени.
Я. У вас есть время часами путешествовать по Интернету?
БГ. Чего нет, того нет. Хотел бы — но…
Я. Жаль, это мир 21 века и это наконец общий для планеты русскоязычный мир. Именно Интернет объединил всех говорящих по-русски и они создают новую русскую культуру. Она уже, на мой взгляд, стала фактом.
БГ. Ничего нового не вижу. Из русской культуры ничего нового на Интернет не поступает. Они только треплются между собой.
Я. Нет, это не так. Они не только треплются. Там очень много творчества. Гораздо больше, чем на других языках. Как все в России преувеличено, так и на русском Интернете, каждый первый пишет прозу, каждый второй — стихи. Там дефицит читателей. Творцов — невероятно много. Не хватает тех, кто все это прочтет. Там еще конкурсы проводятся на лучшую прозу, стихи, графику. В общем, все кипит. А вы говорите — только треплются. Хотите, я вам пришлю через ваш e-mail мои букмарки, то есть адреса интересных мест русского интернета. И я вам желаю иметь свободное время не только в самолете, но и у персонального компьютера.
БГ. Обязательно пришлите. Я найду время.
Я. Мы подъезжаем. Давайте по последнему вопросу.
БГ. Давайте.
Я. Пожалуйста, задайте сами себе тот вопрос, который вас интересует и попытайтесь сами на него ответить.
БГ. У меня вопрос, который меня интересует как философа: «Когда же, наконец, музыка «Аквариума» и другая достойная этого музыка выйдет серьезно за границы России или Русского Мира?
Я. Разве это вопрос философский?
БГ. Да, меня он интересует, как философский. Мне интересно докопаться до причин явления, явления принятия или непринятия остальным миром какой-то локальной культуры. Ведь мир знает лучше тибетскую музыку и шотландскую чем русскую. Почему?
Я. Вы не знаете ответа на этот вопрос?
БГ. Нет, не знаю, а вы знаете?
Я. Догадываюсь. Мне кажется, что часто уровень русской музыки выше чем то, что нужно среднему слушателю.
БГ. Ну а как же Чайковский? Шостакович? Почему они пересекли границы?
Я. А Чайковский — не русский композитор. Чайковский — американский композитор. Они его съели. Как пиццу. И считают своим. Как пиццу считают американской едой. 90 процентов американцев и не догадываются, что автор «Щелкунчика»- русский. «Щелкунчик» на рождество — это часть национальной американской культуры, как кристмас кэрол — рождественские песни.
БГ. Ну и что, Чайковскому стало от этого хуже?
Даня. Там не поют.
Мы (оба). Где?
Даня. В Щелкунчике. Американцы очень плохо реагируют на звучание русской речи. Она на них производит впечатление скрипа, скрежета и шипения. Слишком много согласных подряд и слишком много шипящих. Они это слушать не могут. И повторить не могут. Слово «Здрасьте» («Здравствуйте») — произносится три, а потом две согласных, это невыносимо для них.
Я. Ну, ведь «Аквариум» пел на английском.
Даня. Они акцент слышат.
Я. Ну и что, они ведь ирландцев слушают. Ирландский акцент их устраивает?
Даня. Это ирландский акцент родного для ирландцев английского языка, а не акцент чужого языка.
Я. Все это очень проблематичное объяснение. Думаю, что дело еще и в деньгах. В рекламу пиццы, прежде, чем она стала национальной американской едой, были вложены миллионы. Нужно и в этом случае потратить большие деньги. Россия в 21 веке станет богатой страной. Коммунизм отброшен. Интеллект остался, ресурсы — тоже. Экономическое процветание — только вопрос времени. И тогда у России появятся материальные возможности продвигать свою культуру и свою музыку по странам и континентам. Есть же, что продвигать. Думаю, что вторая половина двадцать первого века будет русской, как вторая половина двадцатого стала американской.
БГ. Мне это все приятно слышать, но чутье мне подсказывает, что это не случится. Если за десять веков богатыми не стали, еще один — не поможет. Но будем надеяться. Без надежды жить сложно. Тем более, что что-то действительно сдвинулось, мы (мы — это не только «Аквариум») ездим по всему миру — границы открыты.
Я. Ну вот, мы уже доехали. Спасибо, вам огромное. Я воспринимаю ваши последние слова тоже с надеждой. Границы открыты и поэтому мы надеемся, что будем видеть вас в Бостоне еще не один раз. Вас здесь всегда будут ждать. Спасибо.
С БГ беседовал Дан Дорфман
Бостон, Джон-Хенкок Холл, 1997-й год.